Последние отзывы

  92  

Удушение, повешение, пулевое ранение — все это чертовски больно. Но вот холод… Я слышал, что это сравнительно легкий уход. Зарыться в снег и окоченеть сейчас было бы самым настоящим чудом. Плюс, не забывайте, элемент мученичества, а такими темпами я стану мучеником довольно скоро: я, в конце концов, горю заживо, пускай и не за свои убеждения. А вдруг плоть отгорает от кости не так болезненно, когда ты один на всем белом свете веришь в свою правоту?..

Эта мысль возвращает меня к Эндрю.

А оттуда уже рукой подать до Делии.

Вряд ли кто-то умирал от неразделенной любви. Возможно, я буду первым.

Нажав на кнопку звонка, я сжимаю руку Делии.

— Ты точно готова к этому?

— Нет, — отвечает она.

Делия гладит Софи по голове и поправляет воротничок, пока той не надоедает и она сбрасывает с себя ее руку.

— А у этой тети есть дети? — спрашивает Софи.

Делия медлит с ответом.

— Нет.

Элиза Васкез открывает дверь и — не подберу другого слова — буквально выпивает представший перед нею образ Делии. Выпивает залпом. Я вдруг вспоминаю Делию на больничной койке: она только что родила Софи, и весь мир вокруг сжался, и в нем теперь помещаются лишь эти две женщины. Наверное, все матери и дочери когда-то оказывались в таком сжатом мире.

Человек, который знает Делию хуже, чем я, мог бы и не заметить, как она подергивает левой рукой, — нервная привычка, вроде тика.

— Привет, — говорит она. — Я подумала и решила, что мы могли бы попробовать еще раз.

Но Элиза смотрит на Софи, как на привидение. Впрочем, Софи и есть привидение — маленькая девочка, которую Элиза Васкез когда-то потеряла.

— Это Софи, — представляет ее Делия. — А это, Соф…

Не найдя, как заполнить этот пробел, она краснеет и умолкает.

— Можешь называть меня Элиза, — говорит мать Делии и, присев на корточки, улыбается своей внучке.

Блестящие черные волосы Элизы завязаны узлом у затылка, уголки ее глаз и губ испещрены тонкими графиками морщин. Одета она в расшитую пестрыми птицами рубашку и джинсы, расписанные маркером. Мой взгляд выделяет одну строчку: «О дщерь из пепла и мать из крови».

— Сандберг, — бормочу я.

Элиза явно поражена.

— В наше время люди редко читают стихи.

— Фиц — писатель, — говорит Делия.

— На самом деле я журналюга в затрапезной газетенке.

Элиза проводит пальцем по фразе на своих джинсах.

— Меня всегда восхищали писатели. Мне тоже хотелось знать, как складывать слова в нужном порядке без всяких усилий.

Я вежливо улыбаюсь. По правде говоря, если мне и удастся каким-то чудом сложить слова в нужном порядке, это будет чистой воды случайность, означающая, что все другие комбинации я уже перепробовал. По большому счету, то, о чем я молчу, гораздо важнее того, что говорю.

С другой стороны, Элиза Васкез вполне может это понимать.

Она смотрит во двор сквозь раздвижные двери: Виктор повел Софи посмотреть гнездо, где вылупились птенчики. Он поднимает ее повыше, чтобы она рассмотрела новоселов как следует, а после оба исчезают за стеной кактусов.

— Спасибо, что привела ее, — говорит Элиза.

— Я не запрещу тебе видеться с Софи.

Элиза в смущении косится на меня.

— Это мой лучший друг, — говорит Делия. — Он обо всем знает.

В этот момент в дом вбегает Софи.

— Вот это да! У них даже зубы на клювах есть! — не успев отдышаться, тараторит она. — Мы можем подождать, пока они научатся летать?

Софи в нетерпении тянет Делию за руку. Виктор, стоя в дверном проеме, смеется.

— Я пытался объяснить, что ждать придется достаточно долго.

Делия отвечает ему, но смотрит на мать:

— Ничего страшного. Можем и подождать.

И позволяет Софи увести себя на улицу, к дереву с гнездом.

Мы с Элизой Васкез стоим плечом к плечу, глядя на женщину, которую, кажется, потеряли. А может, никогда ею и не обладали.

По пути домой мы останавливаемся выпить кофе. Софи сидит на тротуаре у кафе и обводит Грету цветным мелком, как труп на месте преступления. Делия барабанит пальцами по чашке, но пить, похоже, не собирается.

— Ты их вообще можешь представить вместе? — наконец спрашивает она, когда колесики у нее в голове перестают вращаться.

— Элизу и Виктора?

— Нет. Элизу и моего отца.

— Ди, никто не представляет, как его родители занимаются этим.

Взять, к примеру, моих. Как ни печально, они этим не занимались. Конечно, меня они как-то зачали, но пока я рос, моего отца-коммивояжера чаще всего не было дома: он ездил в другой город трахать какую-то стюардессу. Мама же изо всех сил притворялась, что это чисто деловые поездки.

  92