Анна Ахматова в Детском Селе. 1925 г.

Все расхищено, предано, продано…

• Все расхищено, предано, продано,
• Черной смерти мелькало крыло,
• Все голодной тоскою изглодано,
• Отчего же нам стало светло?

• Днем дыханьями веет вишневыми
• Небывалый под городом лес,
• Ночью блещет созвездьями новыми
• Глубь прозрачных июльских небес, —

• И так близко подходит чудесное
• К развалившимся грязным домам…
• Никому, никому не известное,
• Но от века желанное нам.

Июнь 1921

Что ты бродишь, неприкаянный…

• Что ты бродишь, неприкаянный,
• Что глядишь ты не дыша?
• Верно, понял: крепко спаяна
• На двоих одна душа.
• Будешь, будешь мной утешенным,
• Как не снилось никому,
• А обидишь словом бешеным —
• Станет больно самому.

Декабрь 1921

Петербург

Иаков и Рахиль. Марк Шагал.

Рахиль

• И встретил Иаков в долине Рахиль.
• Он ей поклонился, как странник бездомный.
• Стада подымали горячую пыль,
• Источник был камнем завален огромным.
• Он камень своею рукой отвалил
• И чистой водою овец напоил.

• Но стало в груди его сердце грустить,
• Болеть, как открытая рана,
• И он согласился за деву служить
• Семь лет – пастухом у Лавана.
• Рахиль! Для того, кто во власти твоей,
• Семь лет, словно семь ослепительных дней.

• Но много премудр сребролюбец Лаван,
• И жалость ему незнакома.
• Он думает: каждый простится обман
• Во славу Лаванова дома.
• И Лию незрячую твердой рукой
• Приводит к Иакову в брачный покой.

• Течет над пустыней высокая ночь,
• Роняет прохладные росы,
• И стонет Лаванова младшая дочь,
• Терзая пушистые косы.
• Сестру проклинает, и Бога хулит,
• И Ангелу Смерти явиться велит.

• И снится Иакову сладостный час:
• Прозрачный источник долины,
• Веселые взоры Рахилиных глаз
• И голос ее голубиный:
• Иаков, не ты ли меня целовал
• И черной голубкой своей называл?

25 декабря ст. ст. 1921

Клевета

• И всюду клевета сопутствовала мне.
• Ее ползучий шаг я слышала во сне
• И в мертвом городе под беспощадным небом,
• Скитаясь наугад за кровом и за хлебом.
• И отблески ее горят во всех глазах,
• То как предательство, то как невинный страх.
• Я не боюсь ее. На каждый вызов новый
• Есть у меня ответ достойный и суровый.
• Но неизбежный день уже предвижу я, —
• На утренней заре придут ко мне друзья,
• И мой сладчайший сон рыданьем потревожат,
• И образок на грудь остывшую положат.
• Никем не знаема тогда она войдет,
• В моей крови ее неутоленный рот
• Считать не устает небывшие обиды,
• Вплетая голос свой в моленья панихиды.
• И станет внятен всем ее постыдный бред,
• Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед,
• Чтоб в страшной пустоте мое осталось тело,
• Чтобы в последний раз душа моя горела
• Земным бессилием, летя в рассветной мгле,
• И дикой жалостью к оставленной земле.

14 января 1922

Бежецк – Петербург. Вагон

А. А. Ахматова и Н. Н. Пунин. 20-е годы.

Небывалая осень построила купол высокий…

• Небывалая осень построила купол высокий,
• Был приказ облакам этот купол собой не темнить.
• И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки,
• А куда провалились студеные, влажные дни?
• Изумрудною стала вода замутненных каналов,
• И крапива запахла, как розы, но только сильней.
• Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых,
• Их запомнили все мы до конца наших дней.
• Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник,
• И весенняя осень так жадно ласкалась к нему,
• Что казалось – сейчас забелеет прозрачный подснежник…
• Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему.

Сентябрь 1922

Фонтанный Дом – бывший дворец Шереметевых, в одном из флигелей которого Анна Ахматова прожила почти тридцать лет.

Шапочно Пунин и Ахматова, почти ровесники, как и все царскоселы, были знакомы с давних пор, с давних пор, видимо, и нравились друг другу, не слишком, а слегка. Впрочем, со стороны Пунина интерес к жене Гумилева, похоже, был столь явным, хотя и корректным, что Николай Степанович, обычно иронично-снисходительный к поклонникам Анны, Николая Николаевича невзлюбил всерьез и беспричинно. И вот этот человек возник в ее судьбе, и притом в самую мрачную пору жизни, жизни без завтрашнего дня, в чужом доме, среди чужих вещей и по чужому нравственному закону, когда Анна Андреевна после смерти Гумилева жила у подруги – актрисы, плясуньи, затейницы – Ольги Судейкиной (один из прообразов первой красавицы «Поэмы без героя» – Путаницы, Психеи, «Коломбины десятых годов»). Ольга, обожавшая Анну, охотно уступила ей не только часть жилплощади, но и очередного из своих мужей – молодого, но уже почти «знаменитого» композитора Артура Лурье. Музыка в те годы, естественно, не кормила, и Артур служил в секретариате А. В. Луначарского. В 1922 году, по служебной надобности, его откомандировали в Берлин. Уже решив, что в советскую Россию не вернется, Лурье настойчиво звал с собой и Ольгу, и Анну. Ольга в конце концов уехала и благополучно добралась до Парижа. Анна со своего места не сдвинулась. Лурье был бабник, но бабник особого сорта: из тех, что нежно заботятся о всех своих женщинах. Уезжая, он по-дружески попросил приятеля Николая Пунина – больше просить было некого – присмотреть за Оленькой и Аннушкой. О «Коломбине десятых годов» заботиться не пришлось, Анна так и осталась на его руках… Квартира Пуниных, расположенная в бывшем садовом флигеле городской усадьбы графов Шереметевых, так называемый Фонтанный Дом, была тоже как бы дворцовой, но гораздо комфортабельней музейной трущобы Шилейки. После революции последний из владельцев исторической усадьбы Сергей Шереметев передал ее вместе со всеми коллекциями в дар народу. Нарком Луначарский распорядился объявить Фонтанный Дом филиалом Русского музея; Н. Н. Пунин, как сотрудник этого музея, в начале 20-х гг. получил четырехкомнатную квартиру на третьем этаже одного из жилых флигелей. Сюда Николай Николаевич (третий из моих Николаев – как в шутку называла Пунина Ахматова) в конце концов уговорил переехать насовсем и Анну Андреевну. В Пунине она, видимо, нашла то, чего напрасно искала в Шллейке: надежное постоянство, рабоче-семейную, а не богемную жизненную установку, словом, то, что

  65