Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
37 
УЧИТЕЛЬ
Памяти Иннокентия Анненского
- А тот, кого учителем считаю,
- Как тень прошел и тени не оставил,
- Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
- И славы ждал, и славы не дождался.
- Кто был предвестьем,
- предзнаменованьем,
- Всех пожалел, во всех вдохнул
- томленье —
- И задохнулся…
* * *
- Есть три эпохи у воспоминаний.
- И первая – как бы вчерашний день.
- Душа под сводом их благословенным,
- И тело в их блаженствует тени.
- Еще не замер смех, струятся слезы,
- Пятно чернил не стерто со стола —
- И, как печать на сердце, поцелуй,
- Единственный, прощальный,
- незабвенный…
- Но это продолжается недолго…
- Уже не свод над головой, а где-то
- В глухом предместье дом уединенный,
- Где холодно зимой, а летом жарко,
- Где есть паук и пыль на всем лежит,
- Где истлевают пламенные письма,
- Исподтишка меняются портреты,
- Куда как на могилу ходят люди,
- А возвратившись, моют руки мылом,
- И стряхивают беглую слезинку
- С усталых век – и тяжело вздыхают…
- Но тикают часы, весна сменяет
- Одна другую, розовеет небо,
- Меняются названья городов,
- И нет уже свидетелей событий,
- И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
- И медленно от нас уходят тени,
- Которых мы уже не призываем,
- Возврат которых был бы страшен нам.
- И, раз проснувшись, видим, что забыли
- Мы даже путь в тот дом уединенный,
- И, задыхаясь от стыда и гнева,
- Бежим туда, но (как во сне бывает)
- Там все другое: люди, вещи, стены,
- И нас никто не знает – мы чужие.
- Мы не туда попали… Боже мой!
- И вот когда горчайшее приходит:
- Мы сознаем, что не могли б вместить
- То прошлое в границы нашей жизни,
- И нам оно почти что так же чуждо,
- Как нашему соседу по квартире,
- Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
- А те, с кем нам разлуку Бог послал,
- Прекрасно обошлись без нас – и даже
- Всё к лучшему…
* * *
Я теперь живу не там…
- Россия Достоевского. Луна
- Почти на четверть скрыта колокольней.
- Торгуют кабаки, летят пролетки,
- Пятиэтажные растут громады
- В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
- Везде танцклассы, вывески менял.
- А рядом: «Henriette», «Basile», «Andrе»
- И пышные гроба: «Шумилов-старший».
- Но, впрочем, город мало изменился.
- Не я одна, но и другие тоже
- Заметили, что он подчас умеет
- Казаться литографией старинной,
- Не первоклассной, но вполне пристойной,
- Семидесятых, кажется, годов.
- Особенно зимой, перед рассветом,
- Иль в сумерки – тогда за воротами
- Темнеет жесткий и прямой Литейный,
- Еще не опозоренный модерном,
- И визави меня живут – Некрасов
- И Салтыков… Обоим по доске
- Мемориальной. О, как было б страшно
- Им видеть эти доски! Прохожу.
- А в Старой Руссе пышные канавы,
- И в садиках подгнившие беседки,
- И стекла окон так черны, как прорубь,
- И мнится, там такое приключилось,
- Что лучше не заглядывать, уйдем.
- Не с каждым местом сговориться можно,
- Чтобы оно свою открыло тайну
- (А в Оптиной мне больше не бывать…).
- Шуршанье юбок, клетчатые пледы,
- Ореховые рамы у зеркал,
- Каренинской красою изумленных,
- И в коридорах узких те обои,
- Которыми мы любовались в детстве,
- Под желтой керосиновою лампой,
- И тот же плюш на креслах…
- Все разночинно, наспех, как-нибудь…
- Отцы и деды непонятны. Земли
- Заложены. И в Бадене – рулетка.
- И женщина с прозрачными глазами
- (Такой глубокой синевы, что море
- Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
- С редчайшим именем и белой ручкой,
- И добротой, которую в наследство
- Я от нее как будто получила, —
- Ненужный дар моей жестокой жизни…
- Страну знобит, а омский каторжанин
- Все понял и на всем поставил крест.
- Вот он сейчас перемешает все
- И сам над первозданным беспорядком,
- Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.
- Перо скрипит, и многие страницы
- Семеновским припахивают плацем.
- Так вот когда мы вздумали родиться
- И, безошибочно отмерив время,
- Чтоб ничего не пропустить из зрелищ
- Невиданных, простились с небытьем.
37 
