187 
Планше вернулся в свою лавку, уже не боясь быть повешенным: победителей не судят, и он был убежден, что при первой попытке арестовать его народ за него вступится, как вступился за Бруселя.
Рошфор вернул своих новобранцев шевалье д’Юмьеру; правда, двух не хватало, но шевалье был в душе фрондер и не захотел ничего слушать о вознаграждении. Нищий возвратился на паперть Святого Евстафия; он опять подавал святую воду и просил милостыню. Никто не подозревал, что эти руки только что помогли вытащить краеугольный камень из-под здания монархического строя.
Лувьер был горд и доволен. Он отомстил ненавистному Мазарини и немало содействовал освобождению своего отца из тюрьмы; его имя со страхом повторяли в Пале-Рояле, и он, смеясь, говорил отцу, снова водворившемуся в своей семье:
– Как вы думаете, отец, если бы я теперь попросил у королевы должность командира роты, исполнила бы она мою просьбу?
Д’Артаньян воспользовался наступившим затишьем, чтобы отослать в армию Рауля, которого с трудом удерживал дома во время волнения, так как он непременно хотел сражаться на той или на другой стороне. Сначала Рауль не соглашался, но когда д’Артаньян произнес имя графа де Ла Фер, Рауль, сделав визит герцогине де Шеврез, отправился обратно в армию.
Один Рошфор не был доволен исходом дела. Он письмом пригласил герцога Бофора приехать, и тот мог теперь явиться, но – увы! – в Париже царило спокойствие.
Рошфор отправился к коадъютору, чтобы посоветоваться, не написать ли принцу, чтобы тот задержался. Немного подумав, Гонди ответил:
– Пусть себе принц едет.
– Значит, не все еще кончено? – спросил Рошфор.
– Мы только начинаем, дорогой граф.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я знаю королеву: она не захочет признать себя побежденной.
– Значит, она что-то готовит?
– Надеюсь.
– Вы что-нибудь знаете?
– Я знаю, что она написала принцу Конде, прося его немедленно оставить армию и явиться в Париж.
– Aгa! – произнес Рошфор. – Вы правы, пусть герцог Бофор приезжает.
Вечером того дня, когда происходил этот разговор, распространился слух, что принц Конде прибыл.
В самом приезде не было ничего необыкновенного, а между тем он наделал много шуму. Произошло это вследствие болтливости герцогини де Лонгвиль, узнавшей, как передавали, кое-что от самого принца Конде, которого все обвиняли в более чем братской привязанности к своей сестре, герцогине.
Таким образом, раскрылось, что королева строит какие-то козни.
В самый вечер прибытия принца наиболее осведомленные граждане, эшевены и старшины кварталов, уже ходили по своим знакомым, говоря всем:
– Почему бы нам не взять короля и не поместить его в городской ратуше? Напрасно мы предоставляем его воспитание нашим врагам, дающим ему дурные советы. Если бы он, например, воспитывался под руководством господина коадъютора, то усвоил бы себе национальные принципы и любил бы народ.
Всю ночь в городе чувствовалось глухое оживление, а наутро снова появились серые и черные плащи, патрули из вооруженных торговцев и шайки нищих.
Королева провела ночь в беседе с глазу на глаз с принцем Конде; его ввели к ней в полночь в молельню, откуда он вышел только около пяти часов утра.
В пять часов королева прошла в кабинет кардинала: она еще не ложилась, а кардинал уже встал.
Он писал ответ Кромвелю, так как прошло уже шесть дней из десяти, назначенных им Мордаунту.
«Что же, – думал он, – я заставлю его немного подождать. Но ведь господин Кромвель лучше других знает, что такое революция, и извинит меня».
Итак, он с удовольствием перечитывал первый параграф своего ответа, когда послышался тихий стук в дверь, соединявшую его кабинет с апартаментами королевы. Через эту дверь Анна Австрийская могла во всякое время приходить к нему. Кардинал встал и отпер дверь.
Королева была в домашнем платье, но она еще могла позволить себе быть небрежно одетой, ибо, подобно Диане де Пуатье и Нинон де Ланкло, долго сохраняла красоту. В это же утро она была особенно хороша, и глаза ее сияли от радости.
– Что случилось, ваше величество, – спросил нескольно обеспокоенный Мазарини, – у вас такой торжествующий и довольный вид?
– Да, Джулио, – ответила она, – я могу торжествовать, так как нашла средство раздавить эту гидру.
– Вы великий политик, моя королева, – сказал Мазарини. – Какое же вы нашли средство?
Он спрятал свое письмо, сунув его под другие бумаги.
187 
