Лёгкий, ненавязчивый романчик 
90 
Каманин довольно долго возился, скребя металлом о металл, пока попал ключом в замочную скважину. Наконец замок щелкнул, дверь распахнулась, и они вступили в темную прихожую, где справа таинственно поблескивали стеклом и выпуклостями полированного черного дерева старинные напольные часы с резными фигурами облаченных в латы рыцарей – трофей, вывезенный кем-то из покоренной Германии и остро нуждавшийся в починке механизма, – а слева чуть светлел прорезанный во мраке прямоугольник открытой двери в спальню, за которым виднелось окно и повисшая за ним половинка луны. Потом Каманин щелкнул выключателем, и Глеб, щурясь от ударившего по глазам света, увидел уже знакомые оленьи рога, а под ними развернутый, в полстены, штандарт, украшенный изображением молитвенно преклонившего колени рыцаря.
Хозяин запер дверь, не разуваясь, протопал к часам, открыл застекленную дверцу, за которой безжизненно висел позеленевший бронзовый диск маятника, пошарил внутри и выпрямился, сжимая в руке литровую бутылку водки.
– Айда, – сказал он, кивнув в сторону кухни.
– А сухой закон как же? – поинтересовался Глеб, шагая за ним по узкому коридорчику.
– Был такой древний грек, – не оборачиваясь, сообщил Каманин, – по имени Солон. Законы писал, чем и прославился в веках. Ну, помнишь, "законы Солона", по истории проходили?
Сиверов помнил, хотя и очень смутно.
– Так вот, – продолжал Андрей, включая в кухне свет и со стуком опуская бутылку на середину стола, – этот самый Солон, не будь дурак, сказал примерно следующее:
"Закон – что паутина: кто слаб – завяз, кто силен – прорвал".
– Действительно, не дурак, – согласился Глеб.
– Именно он, между прочим, узаконил гомосексуальные связи, поскольку сам был охоч до мальчиков, – проинформировал Каманин, выставляя на стол немудреную холостяцкую закуску. – Превратил это дело, представь себе, в самую настоящую привилегию свободного гражданина, запретив однополую любовь рабам... Но я, в сущности, не об этом тебе толкую, а о том, что правил без исключений не бывает. Ты не подумай только, – продолжал он, свинчивая с бутылки колпачок и торопливо наполняя толстостенные, синего стекла, тоже явно очень старые рюмки, – что я, наподобие наших управителей, живу по принципу "что дозволено Юпитеру, не дозволено быку". Мол, рядовых членов клуба заставляю поститься, а сам вечерами пьянствую в одиночку... Втихаря, под одеялом. Ничего подобного! Просто... Нет, давай-ка мы сперва дернем!
– Я за рулем, – напомнил Глеб.
– А, да брось! – с досадой отмахнулся Каманин. – У тебя же наверняка в кармане такая ксива, с которой можно проехать прямо по Красной площади верхом на цистерне спирта, потягивая из нее через соломинку.
– Такая ксива и у тебя имеется, – возразил Сиверов. – Называется – кошелек.
– Кошелек-то у каждого дурака есть, – кивнул хозяин. – Вопрос только, что внутри... Впрочем, как знаешь, неволить не стану. Не хочешь – не пей. А мне надо. До сих пор трупная вонь мерещится. Кажется, я ею насквозь пропитался. Как будто это я сам так воняю. Бр-р-р!
– Это только кажется, – утешил его Глеб, поднимая рюмку. – Просто нервы...
– Сам знаю, – нетерпеливо перебил Каманин. – Потому и говорю: надо принять лекарство. Не валерьянку же мне глотать! Да и нет ее у меня, валерьянки, и сроду не было... Ну, вздрогнем! Да минует нас чаша сия!
– Аминь, – сказал Слепой. – Хотя, – продолжал он, проглотив водку и нацеливаясь вилкой в ломтик соленого огурца, – чему быть, того не миновать. Все там будем.
– Но не так же! – медвежьим басом возмущенно возразил Каманин, жуя и одновременно с шумом, как заправский алкоголик, нюхая рукав. – У меня волосы дыбом встают, как вспомню... Что же он делает-то, а? Вот же сучий потрох...
– Кто? – как бы невзначай спросил Глеб, не без удовольствия отправляя следом за соленым огурцом ломтик копченого сала. Оказалось, что он здорово проголодался.
– Не подгоняй, – наливая по второй, угрюмо произнес Каманин. – Сам скажу. Затем и позвал. Только... Как бы это тебе объяснить... Ну, понимаешь, может показаться, что я просто пытаюсь свести старые счеты.
– Ерунда, – не совсем искренне возразил Сиверов. – Хочешь или нет – мне на это плевать с высокого дерева. Если, например, ты ошибаешься или даже намеренно пытаешься подсунуть мне в качестве подозреваемого человека, который тебе чем-то насолил, это ему никак не повредит, потому что я, сам понимаешь, сначала все очень тщательно проверю. А если он действительно убийца, уже не будет иметь значения, чего ты там хотел или не хотел, когда говорил о нем со мной.
90 
