Лёгкий, ненавязчивый романчик 
96 
– Это список посещений Москвы неким Иваром Круминьшем – даты и время прибытия самолетом из Риги, а также вылетов из Москвы. Как видите, он большой непоседа, этот рижский бизнесмен Круминьш. Мотается именно, как вы изволили выразиться, туда-сюда... А дни его визитов вам ни о чем не говорят?
– Да, ты прав, это улика. Время его пребывания здесь совпадает с датами убийств. А ты не терял времени зря!
– А вот это, – продолжал Глеб, как козырного туза, выкладывая на стол еще одну бумажку, – копия железнодорожного билета, выданного на имя Ивара Круминьша билетной кассой Рижского вокзала города-героя Москвы. Поезд Москва – Рига, вагон, место... Дата отправления – сего дня. Время отправления – спустя два часа после убийства Телешева.
– И поездом...
– Потому что, – подхватил Сиверов, – меч ему здесь больше не нужен. Он сослужил свою службу, а бросить хорошую вещь жалко.
Федор Филиппович потянулся за телефоном.
– Надо сообщить на таможню...
– Поздно, товарищ генерал. Поезд уже пересек границу. Он миновал ее уже тогда, когда я разговаривал с кассиршей на вокзале. Увы, увы...
– Все равно позвонить, наверное, стоит, – с сомнением протянул генерал. – Возможно, они сами его задержали. Уж очень этот тип неосторожен.
– А ходить с этой штуковиной по Москве и резать ею людей осторожно? О какой осторожности мы тут говорим?! Это же бешеный пес!
– Пес-рыцарь, – задумчиво уточнил Потапчук. – Да, странно все это звучит. Одновременно странно и убедительно.
– Один его пистолет чего стоит, – добавил Глеб. – "Парабеллум"!
– Ну да, ну да, – с оттенком иронии поддакнул генерал. – Все они там фашисты, верно?
– Не совсем так. Но уверен, что от "лесных братьев" осталось немало схронов именно с таким содержимым.
– "Лесные братья" – это Литва.
– А "ваффен-СС" лучше? И потом, это, конечно, дальний свет – Литва... Да из Риги до Каунаса доплюнуть можно!
– Ладно, – сказал Федор Филиппович. – Это уже несущественно. Важно другое. Энклапион-то мы с тобой, Глеб Петрович, прохлопали!
– Еще не вечер, – сказал Слепой, беря со стола и водружая на переносицу темные очки. – Так я пойду собираться?
– Ступай, – вздохнул генерал. – И постарайся, будь так добр, сохранить свои потроха при себе.
– Всю жизнь только тем и занимаюсь, – тоже вздохнув, пожаловался Глеб.
Он поглядел в окно, за которым серели ранние предрассветные сумерки, и все-таки, не сдержавшись, широко, во весь рот, зевнул.
Глава 15
Шлепая босыми ногами по гладкому прохладному полу, Гроссмейстер вышел из душа. Длинные, до плеч, светлые волосы были влажными после купания. По широкой и выпуклой, действительно богатырской груди сползали капельки воды, шею обвивала толстая золотая цепь – признак принадлежности к рыцарскому сословию. Медальона гроссмейстера на ней не было – этот атрибут своего положения Мастер надевал лишь в торжественных случаях. То была действительно старинная вещь, некогда возлежавшая на груди настоящих магистров ордена, и лезть вместе с ней под душ было бы просто кощунственно. Кроме того, медальон был довольно увесистый; суть не в том, что Гроссмейстеру было тяжело его носить, а в том, что цепь при этом неприятно натирала шею.
Ивар Круминьш был крупным мужчиной и очень неплохо сохранился для своих пятидесяти двух лет. Здоровый образ жизни и постоянные тренировки закалили тело, а привычка к умственной дисциплине развила мыслительные способности. Когда выпадал случай, он все еще с удовольствием выходил на ристалище, сжимая закованной в железо ладонью рукоять меча, и, чтобы схватка не так сильно походила на поединок волкодава с котенком, ему неизменно приходилось вызывать в круг не меньше двух, иногда трех братьев по ордену, самых крепких и ловких, настоящих мастеров клинка. Но и с ними он вынужден был сдерживать свою силу; он сдерживал ее всю жизнь, сколько себя помнил, давно к этому привык и делал это не задумываясь. Только однажды он вышел из себя настолько, что перестал сдерживаться, и до сих пор вспоминал об этом с очень неприятным чувством... но ведь то был особый случай.
Круминьш пересек богато и со вкусом обставленную гостиную, где по стенам было развешано холодное оружие, а в тяжелых кованых канделябрах ждали своего часа толстые ароматические свечи, и остановился у одного из пяти высоких и узких, с частым переплетом, стрельчатых окон. За окном клубился густой предрассветный туман, из которого выступали рыжие стволы и темные кроны приземистых, искривленных штормами сосен, что скрепляли своими узловатыми корнями соленый песок дюны. На подъездной дорожке, освещенной бледным светом уже ставшего ненужным фонаря, стоял широкий и приземистый "мерседес", казавшийся матовым от осевших капелек влаги. Даже сквозь туман было видно, что живую изгородь пора стричь: подталкиваемые неистребимой волей к жизни, кусты снова выбросили молодые побеги, утрачивая приданную им электрическими ножницами строгую геометрическую форму. Круминьш усмехнулся, вспомнив, что эта мысль приходила ему в голову и вчера, и позавчера, и неделю назад – здесь, на этом самом месте, у этого окна и примерно в это же время – утром, между душем и первой чашечкой кофе.
96 
