63 
Он действительно спасал людей и ничего не требовал для себя лично. Но зато требовать для своего отряда, для своих людей Максим Юрьевич не стеснялся, и в его подразделении давно забыли, что это такое — недостаток финансирования. В министерстве его считали уникальным работником. Он вкалывал, как проклятый и не стремился осесть в собственном просторном кабинете. Последнее обстоятельство было особенно ценным в глазах начальства. Удодычу было доподлинно известно, что в течение последних полутора лет его шеф отклонил не менее десятка крайне заманчивых предложений, связанных с кабинетной работой в министерстве. Он оставался верен отряду, который создал собственными руками, и Удодыч, пожалуй, догадывался о причинах такой верности. Максим Юрьевич не торопился сделаться мелкой министерской сошкой, он ждал настоящего предложения, которое одним махом забросило бы его на самый верх служебной лестницы, где он мог бы по-настоящему развернуться. И дело, судя по всему, к тому и шло; Удодыч смекал, что при первой же крупной рокировке в министерстве его шеф взлетит на небывалую высоту.
Честно говоря, даже Удодычу с его стальными нервами и предельно гибкими принципами страшно было подумать, что может натворить Максим Юрьевич, вскарабкавшись на самый верх. Уж если отсюда, снизу, он ухитряется управлять горными обвалами и разливами рек, то из министерского кресла этот тип, чего доброго, растопит антарктические льды или сдернет с неба Луну, чтобы потом с мужественной улыбкой спасти всех, кого она не раздавила при падении.
При всем при том сумасшедшим Максим Юрьевич не был и наверняка получал от своей бурной деятельности не только моральное, но и материальное удовлетворение. Гонорары, которые перепадали Удодычу после каждой удачно проведенной акции, были очень даже приличными, и накладные расходы Становой оплачивал так, что Удодычу во время его частых командировок не приходилось стесняться в средствах. Из этого можно было заключить, что Максим Юрьевич научился не только организовывать стихийные бедствия, но и получать от них определенный доход. В самых общих чертах Удодыч представлял себе, как должна выглядеть принципиальная схема этого сложного процесса, и догадывался, что у Максима Юрьевича есть помощник в министерстве, засевший где-то рядом с окошечком для выдачи денег. Этот человек был чем-то вроде отводного краника, врезанного в магистральную трубу, по которой бюджетные деньги текли на счета МЧС, а Становой, в свою очередь, поддерживал в трубе постоянное давление, раз за разом ненавязчиво ставя правительство перед необходимостью финансировать широкомасштабные спасательные и восстановительные работы. По воображаемой трубе с приятным шорохом текли миллиарды, и Удодычу оставалось только гадать, какая часть этих денег уходила через отводной краник, который смастерил хитрый на выдумку Максим Юрьевич.
В общем, жаловаться Удодычу было не на что, за исключением одной маленькой детальки: выполнять мудреные задания Максима Юрьевича становилось все труднее. Сложность заключалась в том, что Удодычу очень редко удавалось нанять исполнителя на стороне. В самом деле, не подойдешь ведь к незнакомому человеку, не скажешь ему: дескать, вот тебе деньги, иди и разрушь плотину на водохранилище! Или, скажем, спусти с перевала ледник, а то сам он что-то не торопится… Даже конченый отморозок вряд ли удержится от вполне резонного вопроса: а зачем? Ты ему: дескать, не твоего ума дело, тебе что, деньги не нужны? А он тебе в ответ: нужны-то нужны, так ведь зарезать, к примеру, кого-нибудь, это одно дело, а плотину взорвать — совсем другая статья. Это, брат, уже терроризм, за него по головке не погладят, и амнистии потом до самой смерти ждать будешь.
Вот и весь разговор. После такого разговора остается только одно: придушить собеседника в темном уголке, чтобы ненароком не сдал, а на кой черт Удодычу лишний грех на душу брать, да еще и бесплатно? Потому-то и приходилось ему самолично нырять с аквалангом в ледяную, мутную от дождей водичку, поливать бензином сухой валежник на торфяниках, лазить по горам, закладывать пиропатроны, поджигать бикфордовы шнуры и периодически вышибать мозги случайным свидетелям. Такая работа хороша в двадцать лет, когда человеку здоровье девать некуда, когда веселая молодая лихость так и прет из него в разные стороны. А когда тебе вот-вот стукнет пятьдесят, рисковые дела из удовольствия превращаются в дьявольски тяжкий, однообразный труд, и в голову лезут невеселые мысли о близком конце карьеры. А при такой работе конец может быть только один…
63 
