65 
— Я, например, х-хожу, — сказал Удодыч и вынул из кармана руку — не ту, в которой был пистолет, а ту, в которой он держал удостоверение.
Грузин не сразу перевел взгляд на удостоверение. Сначала он довольно долго смотрел Удодычу в лицо, потом еще дольше разглядывал его спрятанную в кармане правую руку и лишь потом взглянул на удостоверение. Это снова не понравилось Удодычу: горец был начеку и нисколько не заблуждался относительно причин возникновения запруды.
Но удостоверение, как всегда, сделало свое дело наилучшим образом.
— Министерство чрезвычайных… — вслух прочитал грузин, и лицо его просветлело. — Вай, уважаемый, как же ты вовремя! Ты видишь, что делается? Слушай, надо воду аккуратно спустить, иначе половину области смоет в море! Слушай, где твои люди, где техника? Вай, как вовремя, вай, как оперативно!
Удодыч усмехнулся, убирая удостоверение в карман. Что-то очень похожее он слышал совсем недавно, и при весьма схожих обстоятельствах.
— Люди и т-техника на подходе, — заявил он. — Д-дороги размыло, д-дождь, будь он неладен… А т-твои г-где?
— Какие такие мои? — экспансивно воскликнул грузин, рукавом размазывая по смуглой физиономии дождевую воду и грязь. — Один, совсем один, как в анекдоте! Теперь ты пришел, двое стало. Вдвоем справимся, медаль получим, нет? Давай, генацвале, бери лопату, помогай! И поторопи своих людей, а то я рацию не взял… Что делается, слушай! Эти камни сюда не сами упали, кто-то нарочно взорвал, ручей запрудил. Не понимаю, чем думал, обезьяна, сын осла? Люди могли погибнуть, слушай! Неужели эти шакалы из Чечни и сюда добрались?
Продолжая гортанно восклицать и сыпать эмоциональными ругательствами, грузин вернулся к прерванной появлением Удодыча работе. Заостренный конец стального лома с глухим лязгом вонзился в узкую щель между двумя каменными глыбами. Стеная от напряжения и скаля большие, очень белые зубы, грузин всей своей тяжестью навалился на железный прут. Камень шевельнулся, как живой, и Удодыч увидел выступившую из-под него воду. Она стремительно собралась в лужицу, заполнив собой впадинку в соседнем камне, перелилась через край и заструилась по шершавой поверхности. Удодыч понял, что чертов грузин близок к успеху: еще немного, и ему действительно удастся спустить устроенный Удодычем искусственный водоем. Конечно, почуяв волю, вода разнесет запруду и хлынет вниз мутной многотонной волной, но по сравнению с тем, что задумал бывший прапорщик, это будет сущий пустяк — парочка вырванных с корнем деревьев и, в самом лучшем случае, какой-нибудь снесенный нужник или перевернутый автомобиль, брошенный беспечным хозяином вблизи ручья.
Удодыч посмотрел на зажатый в руках грузина лом. Кавказец орудовал десятикилограммовой железкой так, словно та вовсе ничего не весила, и протянувшаяся было к ручке тесака рука прапорщика снова скользнула в отсыревший карман штормовки, где лежал пистолет. Конечно, в случае чего списать ножевую рану на естественные причины было бы легче, а труп с пулей в голове, если его обнаружат, даст обильную пищу для подозрений, но выбирать не приходилось. Не вынимая руки из кармана, Удодыч нащупал большим пальцем рубчатое железо и осторожно взвел курок.
Грузин все еще давил на лом, пытаясь раскачать каменную глыбу, которая весила, наверное, центнера три, а то и все четыре. Где-то рядом с ней проходил небрежно замаскированный мелкими булыжниками провод. Удодыч поймал себя на странном желании: ему вдруг захотелось плюнуть на все, как-нибудь незаметно зашвырнуть пистолет в озеро и помочь грузину разобрать запруду. Еще пару дней Становой его не хватится, а когда это, наконец, произойдет, Удодыч будет уже очень далеко вместе со всеми своими сбережениями.
Виноват во всем был, конечно же, грузин. Он казался симпатичным парнем, с которым при иных обстоятельствах Удодыч с большим удовольствием посидел бы за накрытым столом и поговорил о том, какой паршивой стала в последние годы жизнь. Отец Удодыча прошел всю войну бок о бок с грузином из Батуми и прожужжал сыну этим своим грузином все уши. Вроде бы тот грузин спас ему жизнь, а сам погиб, что ли…
Э, подумал Удодыч, при чем тут грузин? Просто я начинаю стареть и, как говорится, думать о душе. Эх, грехи наши тяжкие! И много же вас, и тяжелы же вы, и каждый следующий грех оказывается вдвое тяжелее предыдущего…
Потом он вспомнил Станового, его проницательный, все замечающий и все понимающий взгляд, эту его улыбочку, которая появлялась всякий раз, когда разговор заходил о деле, и понял, что это минутная слабость. Уйти от Станового?.. Ох, сомнительное это дело! Найдет, из-под земли достанет и обратно в землю вобьет…
65 
