165 
Господи, неужели Барышев? Что он мне сказал вчера под занавес, после того как напоил этим подозрительным чаем? Нет, наоборот, я посоветовал ему самостоятельно что-то предпринять. Дурак, получается, сам подтолкнул. А ручищи какие у него огромные. Он работает в охране, говорил, что бывший десантник, да еще эта Чечня. Далась тебе эта Чечня. Интересно, он уже убивал? Почему — уже? Потому что Серега тебе симпатичен и ты боишься. Пашу-то точно не он. А почему эти два убийства должны быть связаны? Сначала некто разделался с коммерческим директором. Потом еще один некто со своим собственным врагом — управляющим Ивановым. Просто нет никакой логики: Валера был главным подозреваемым, зачем его убивать, если можно засадить в тюрьму? Это-то вчера сослуживцы и пытались активно сделать. Несчастный случай устраивал только старшего лейтенанта Семеркина, когда не получилось, был придуман другой вариант. Но какой? В тюрьму, кажется, никто из них не собирается. В любом случае в этом спектакле блестящий режиссер.
Нет, так можно и с ума сойти. Все об одном и том же! Саша обиделась, вот о чем надо думать. Зачем я ей иногда такое говорю? Мало ей досталось от первого мужа. Клялся ведь защищать, оберегать, скотина. И я скотина, конечно. Опять плохо думаю. Все плохо. Надо о чем-то приятном. Но о чем, если сегодня такой гнусный день? Уехать отсюда к черту.
Он все-таки забылся, погрузившись в состояние чуткой полудремоты, когда любой посторонний звук может оглушительно ударить по мозгам. И такой звук не заставил себя ждать. В комнату стремительно вбежала — Александра.
— Лешка, дрыхнешь? Нам разрешено пойти на обед. Без десяти час, вставай быстренько, а то кормить не будут. Они только до половины второго принимают!
Леонидов очнулся и почувствовал себя страшно разбитым, старым и больным.
— Принимают! Тоже мне, не столовая, а кабинет премьер-министра. Может, существует и предварительная запись? Кстати, родная, а как же «холодная война», в которой мы пребывали последние полчаса?
— Объявляю перемирие. Но это не значит, что я тебя простила.
— А что это значит?
— Просто не хочу, чтобы ты нажил гастрит и ежедневно требовал у меня морковные котлетки и манную кашку.
— Вот! Я всегда говорил, что в основе любого прекрасного побуждения лежит собственная маленькая корысть.
— Судя по отсутствию у тебя этих самых побуждений, ты у нас — сама невинность. Сережа, одевайся. Пойдем поедим чего-нибудь горячего.
— А как же тот, в коридоре, — кивнул на дверь Алексей.
— Его простыней накрыли. Мы быстренько пробежим, и все, а когда вернемся, его уже уберут.
— Ладно, есть мне не очень хочется, но подышать свежим воздухом не откажусь. — Леонидов лениво поднялся с кровати.
Труп Валерия Иванова действительно уже накрыли белой простыней и готовили на вынос. Никого уже не мутило, молоденький Коля даже что-то торопливо жевал, прихлебывая из бутылки пиво. Народ в холле раз. — бивался на кучки, потом эти кучки смешивались, кочевали из одного конца помещения в другой, выбрасывая и принимая новых людей, открывавших дверь боковой комнаты. Вся эта суета вызывала у Леонидова тоску.
Алексей быстро провел Сережку к выходу. Саша поспешила за ними.
На улице оба облегченно вздохнули, плотнее запахивая куртки и натягивая шапочки на самые уши: ветер был сильный и ледяной. Явно тянуло на перемену погоды. Тучи неслись по серому небу, как стада взбесившихся овец. Алексей глотнул сырого холодного воздуха и закашлялся.
— Тише ты, еще ангину не хватало на этом отдыхе получить, — дернула его за рукав Александра.
— Да, конечно, два трупа — это пустяки, главное, не получить ангину, — не удержавшись, съязвил Леонидов.
— Да успокоишься ты сегодня или нет, — снова разозлилась жена.
— Молчу, молчу.
— Вот и молчи, горло целее будет.
— Ты ведь не обо мне заботишься, а о том, что я буду лежать у тебя под носом больной и просить кружку воды, отрывая от любимых тетрадок и книжек. Такая твоя маленькая корысть, любимая?
Саша изо всей силы пихнула Леонидова в сугроб. Сережка, оглушительно завизжав, шлепнулся туда же, вминая отчима в снежное крошево. Саша для верности подтолкнула сына, чтобы он поплотнее уселся на Алексее.
— Так его, так, пусть не говорит всякие гадости.
— Не буду больше, пустите, — взмолился Леонидов, барахтаясь в липком снегу. — Руку хоть дай.
165 
