104 
– Сергей Яковлевич не любит нас. Он решил смеяться над нашим матрикул. А мы – тоже дворяне. Из крестоносцев!
– Ну и плевать, что вы крестоносцы, – небрежничал Осип Донатович, завоевывая сердца. – А саранчу надо приберечь. Дело-то – выгодное! Вон генерал Цеймерн (тоже из крестоносцев) на саранче только и вылез в люди.
– Как же? Как же?
– Да очень просто… Помял в прошлом году саранчу под Астраханью, а сейчас уже членом Государственного совета стал. В звездах ходит. В автомобиле ездит. Задавит таких, как мы, словно котят, и даже не оглянется…
Сергей Яковлевич, между прочим, помог жене разобраться в билетиках лотереи, отошел потом в затемненный угол, раскурил сигару. И взгляд его отвлеченно застыл на черном квадрате окна, за которым едва угадывались машущие ветки деревьев.
Стало на миг печально. Но – что это?..
Прямо на него, прильнув к стеклу, смотрело из уличной темноты чье-то разбухшее лицо. И в памяти сразу возник тот день, когда сколачивались плоты на реке, – тогда вынырнуло перед ним чуть ли не это самое лицо с венком тины на голове.
– Убирайся! – крикнул Мышецкий и швырнул – через открытую фрамугу – дымящейся сигарой в призрака.
Но это был живой человек. Тень его наклонилась к земле, и огонек сигары, описав яркую дугу, вдруг отчетливо всхлипнул от обжадавелой затяжки.
«Что за ерунда!» – удивился Мышецкий.
Грянула музыка с хоров. Влахопулов танцевал с девицей Альбомовой – на радость родителям этой девицы. Сергей Яковлевич подошел к Сущеву-Ракусе, взял жандарма за руку, словно искал в нем поддержку во всех своих сомнениях.
– Смотрите, – сказал он, – как лихо отплясывает наш почтенный губернатор!
– Пусть пляшет, – со значением ответил Аристид Карпович. – Вот я ему приговор поднесу на подпись, и веселье сменится печалью…
4
Есть вещи, которые непростительно забываются. Так случилось и с насыпными работами на сто двадцатой версте. Когда хватились драться, то было уже поздно махать кулаками. Случай с забастовкой степного «люмпена» примечателен тем, что именно с этого момента началось как бы вторичное сближение князя Мышецкого с жандармом.
Срочно было созвано совещание, на которое пригласили и командующего Уренским военным округом – генерал-лейтенанта Панафидина. Маленький, рано состарившийся, желтый от хины, генерал-«сморчок» (как звали его в губернии) прокричал резким, стальным голосом:
– Армия существует для защиты отечества! Никто не вменял ей в обязанность карательные функции. Вопросы экономики не разрешить силой штыка!.. И мне здесь нечего делать, господа. Не понимаю – зачем вы меня позвали?
Бренча длинной шашкой, Панафидин выбрался из-за стола и покинул совещание. Только ветерок прошел по залу, когда захлопнулись двери за генералом-«сморчком».
«Так, этот человек для меня ясен», – подумал Мышецкий и, выждав тишины, заговорил:
– Насколько мне известно от Семена Романовича – я имею в виду генерала Аннинского, – насыпные работы находятся на откупе у дорожных духанщиков. Масса рабочих – неорганизованна и примитивна в своих требованиях. Это должно облегчить нашу задачу. Труднее разговаривать с заводским пролетарием, – он вспомнил встречу с рабочими депо, – но с этим сбродом разговор будет короткий!
Какой же это будет разговор – Мышецкому не дал досказать Влахопулов:
– Абсолютно согласен с вами, князь. Разговор короткий! Пошлем туда взвод казачат, выпорем каждого пятого и сдадим дело в архив.
Чиколини был другого мнения:
– Выпороть всегда можно, ваше превосходительство, благо они уже не раз пороты. Но…
– Что – но?
– Духанщики…
– Что – духанщики?
– Духанщики-то, говорю, тоже не святые. Заодно бы и их, хотя бы через десятого – на одиннадцатом… Их бы тоже подкрепить с заду надобно! Совсем уже заворовались. Оттого и насыпи ползут под шпалами. На живую нитку гонят дорогу.
Несколько раз взоры присутствующих обращались в сторону Сущева-Ракусы, но полковник терпеливо отмалчивался, очевидно, уже давно имея собственное мнение. А говорилось тут много, даже очень много. Начальство-то рядом, и каждому хотелось показать, что он тоже не дурак. И клеили варианты усмирения – один нелепее другого…
Наконец Сергею Яковлевичу надоело это.
– Господа, – сказал он, – так мы только будем муссировать вопрос, а время не ждет. Я не склонен посылать на сто двадцатую версту голубя мира, но и церемониться с этим сбродом тоже не будем!
104 
