Особенно,... 
157 
— Я давно собиралась спросить, Луций… Ты получил в жизни все или почти все, что хотел. Ты чувствуешь себя счастливым?
— Да, — медленно произнес Луций, — у меня, и правда, есть все.
И хотел добавить: «Кроме радости в сердце». Но не добавил. Огорчало ли его это? Нет. Впрочем, иногда Луций представлял, как идет по солнечным улицам Рима рядом со взрослым сыном, кивая в ответ на почтительные приветствия знакомых, и его душу охватывало чувство какого-то возвышенного предела, предела земных надежд и мечтаний.
Он не ответил на вопрос Ливий. Вместо этого сказал:
— Я против того, чтобы ты брала с собой Асконию. Девочке тринадцать лет, она почти невеста, ей не стоит общаться с сыном какой-то вольноотпущенницы.
— Я хочу, чтобы она повидала мир, прежде чем выйдет замуж, — возразила женщина. — А Карион так хорошо воспитан, что знакомство и общение с ним не может никому повредить. К тому же Аскония как дочь сенатора должна что-нибудь знать о простом народе.
В последних словах Ливий прозвучала ирония, но муж не успел ответить: двери распахнулись, и в комнату с радостным криком вбежал Луций-младший.
— Отец! Мама! Каст произнес первое слово! Мы его научили — я и дедушка!
Его глаза блестели, он с улыбкой поворачивался то к Ливий, то к Луцию. Следом за мальчиком в атрий вошел довольно посмеивающийся Марк Ливий. Хотя его волосы совсем поседели, а лицо избороздили морщины, он держался прямо и гордо и улыбался странной, тихой, счастливой улыбкой, в которой был отсвет грусти, порожденной неким глубоким пониманием жизни. Прекрасные седины отца, сливаясь с белизною тоги, придавали его облику особое величие.
— Возможно, скоро Каст выучит столько же изречений мудрецов, сколько знаешь ты! — сказал Марк Ливий.
Луций с улыбкой положил руку на плечо мальчика: в этом жесте была любовь и скрытая гордость. По спине Ливии пробежал холодок. Она, не отрываясь, смотрела на своего сына. У него были зеленовато-карие глаза и темно-каштановые волосы, как у нее самой, но… В его облике проглядывало еще что-то, чего не замечали другие люди: для них мальчик был частью мира, который они видели таким, каким хотели видеть.
Когда-то она, зная наверняка, что Луций-младший — сын Гая Эмилия, испытывала сладкое чувство превосходства и мести, но с годами все изменилось. Правду знала она одна и мучилась тоже — она одна. Есть вещи, на которые не распространяется влияние смертных; взвесив все на таинственных весах своей совести, Ливия поняла, что никогда не сможет открыться никому из тех, кто сейчас присутствовал рядом.
«Залог свободы — власть человека над самим собой», — так говорил ее отец. В какой-то момент она не совладала с собою и — оказалась в плену. Видеть, как растет этот мальчик, не знающий настоящего отца, и наблюдать, как радуется Луций, не подозревающий, что столь обожаемый им ребенок не его сын, — порой это было невыносимо.
Когда они с Луцием прошли в спальню, он неожиданно взял жену за украшенные парными браслетами запястья и несильно сжал.
— И все-таки я не хочу, чтобы ты уезжала!
— Почему? — растерянно пробормотала Ливия. — Я буду отсутствовать не слишком долго, вы вполне справитесь без меня. Я дам указания управляющему и потом…
— Как бы быстро ты ни вернулась, я успею соскучиться, — перебил Луций. Его голос прозвучал неожиданно мягко. — Без тебя дом пустеет. В нем — твоя душа. Ты не должна его покидать. И не должна оставлять меня.
Ливия вздрогнула. В ее жизни не раз случались моменты, когда она словно бы смотрела в глаза сфинкса.
«Я еду в Афины по делам, — сказала она себе. — С момента нашей последней встречи с Гаем Эмилием прошло девять лет: отныне между нами не может быть ничего, выходящего за грань обычных дружеских отношений».
ГЛАВА V
Вопреки ожиданиям Афины встретили их ненастьем. Вдали слоились свинцово-серые волны, порывистый ветер гнал по низкому небу рваные облака, сквозь которые иногда проглядывало солнце.
Ливия стояла на потемневшем от влаги песке, и ей в лицо неслись потоки прохладного воздуха. Но ей было хорошо здесь, вдали от Рима, в другом мире, — на лице застыло выражение отрешения от всего, чем она жила всего лишь несколько дней назад.
Позднее она поднялась по петляющей меж высоких скал тропинке наверх и смотрела на город, на словно бы сделанные из кости храмы — их белизна неуместным образом выделялась на фоне общего туманного пейзажа.
157 
