123 
Эмма была растерянна. Но постаралась взять себя в руки. Сказала с поклоном:
– Я молю Бога и его Пречистую Матерь наградить вас за благие намерения. Но господин Эврар прав – я не могу так просто уехать с вами. Однако сейчас вы мои гости, и я прошу вас принять наше скромное приглашение и почтить нас своим присутствием. – Эмма улыбнулась. – Сегодня день покровителя Арденн – Святого охотника Губерта[20]. По традиции, этот день начинается с охоты, и раз уж вы приняли в ней участие, то не откажитесь и отстоять праздничную мессу в базилике монастыря.
Они уже двигались в сторону cвятого Губерта, когда Гизельберт негромко осведомился у Гильдуэна о Леонтии. Согласно кивнул, узнав, что сразу при появлении Эммы грек укрылся в лесной хижине.
– Постарайся улучить момент и наведаться к нему, пусть сидит тихо, как гном, когда мимо пройдет процессия с мощами. Я не желаю, чтобы он спугнул ее и испортил нам охоту.
Гильдуэн согласно кивнул и улыбнулся, не сводя глаз с шедшей впереди Эммы.
– Особенно, если лов идет на такую дичь.
Маленькие глаза Гильдуэна горели темным огнем. То же затаенное пламя заметил Гизельберт и во взглядах остальных. И неожиданно ощутил, как словно камень тоски придавил торжество встречи с той, что они искали. Он не мог объяснить, почему испытал грусть. Как и не мог объяснить, почему от улыбки его мачехи у него перехватывает дыхание. Это удивляло, ибо он не ощущал ничего подобного с тех пор, как взял в четырнадцать лет свою первую женщину и понял, что покорять эти глупые, податливые создания ему не составит особого труда.
Однако неожиданная грусть Гизельберта оставалась лишь в глубине его души. Внешне же он держался весело, дерзко, едва не сорвал праздничную мессу в Святом Губерте тем, что постоянно смешил и строил рожицы маленькой дочери Эммы.
– Я вижу, у меня просто замечательная сестренка, – сказал он Эмме, когда они оставили церковь.
Тянулся к ребенку, щекотал ее, дурачился, ловил, когда она пряталась за юбку матери и застенчиво улыбалась, поглядывая на Гизельберта.
Она была очень похожа на мать, но определить, кто ее отец, было невозможно – она могла быть и дочерью Ренье, и Леонтия, и Ролло, или вообще бог весть кого. Три года и два месяца ей, сказала Эмма. Да, рыженькая Адель, или Герлок, как называла ее мать, вполне могла быть его кровной сестрой.
«Проклятье! Такая пичуга, а способна лишить меня всего. Кажется, сдави на ее шейке два пальца – и проблемы не будет».
Но решиться на подобное Гизельберт все же не мог. И не только потому, что опасался возможности огласки злодеяния. К тому же план, предложенный Леонтием, казался ему более заманчивым. Хотя принц и ощущал неуют в душе от того, что вовлек в это дело своих людей. А они – это уже по их взглядам видно – не откажутся от своей доли удовольствия. Даже невозмутимый Гильдуэн становится напряженным как струна, едва взглянет на рыжую красавицу. Ха, а он еще считал, что рыжие не могут быть столь привлекательны. И желанны.
А Эмму тронуло внимание принца к ее дочери. Как и тронуло благородное желание вернуть ей законное положение герцогини. Даже вопреки воле отца.
– Мы никогда не ладили с Длинной Шеей, – говорил Гизельберт. – С тех пор, как он держал буквально в изгнании мою матушку. И когда я узнал, что и его второй брак являет собой нечто подобное – тут же дал себе слово, что не позволю Ренье и вторую женщину сделать несчастной. Но, клянусь всеми лешими, ведьмами и эльфами диких арденнских пещер, я и предположить не мог, что вы столь красивы, и мне остается только сожалеть, что не я, а Ренье встретил вас первым.
Он ни разу не назвал Ренье отцом, но Эмма, как ни странно, не находила это кощунственным. Память о лотарингском супруге не будила в ней ничего, кроме неприязни и обиды, и в этих чувствах она находила себя солидарной с принцем. Сам же Гизельберт нравился ей – у него было такое живое, постоянно меняющееся лицо, такая небрежная грация в движениях, он был так ребячлив, но одновременно держался с достоинством истинного вельможи. И она тоже пожалела, что именно с Ренье, а не с его сыном свела ее судьба.
«Возможно, тогда все бы было иначе. И я бы не провела столько времени в глуши. И, может, с ним могла бы излечиться от тоски по Ролло».
Да, ей сразу понравился Гизельберт, и она вновь и вновь украдкой наблюдала за ним. У него была такая нежная кожа, небольшой, красиво очерченный рот, волевой, чуть выступающий вперед подбородок, орлиный тонкий нос. Внешне он похож на отца, но в то же время совсем другой. Заметив, что она наблюдает за ним, он повернулся – и Эмму словно захлестнуло его мальчишеским обаянием. Резким движением он отбросил волосы назад. У него был горделивый лоб, прямые густые брови, а глаза… Их осветило солнце, и Эмма увидела, что они не темные, какими показались ей вначале, а, наоборот, светло-голубые, но обведенные точно серым, почти черным ободком. Странные, словно таящие в себе нечто потаенное. Он быстро отвел взгляд, но губы по-прежнему дарили ласковую улыбку.
123 
