126 
„Зато, когда меня надо везти из гаража, — говорил Гарп, — поиски добровольцев продолжаются довольно долго“. Ему нередко приходилось торчать в гараже по целому часу, пока кто-нибудь сжалится над ним и увезет домой. Вот утро и погибло, и опять ни строчки не прибавилось, так что Гарп решил: пусть машиной занимается Хелен.
Что касается набалдашника, тут они виноваты оба.
— Позвони и закажи новый, — предложила утром Хелен. — А я заеду к ним и подожду, когда они его приделают. Не оставлять же у них машину на весь день, пока они будут чесать там задницу, прилаживая старый. — Она дала мужу набалдашник, он пошел и кое-как приладил его с помощью скотча.
Набалдашник почему-то всегда слетал, когда машину вела она, а не Гарп. Впрочем, и то верно, что она ездила на машине куда чаще, чем он.
— Черт! — воскликнула она, когда набалдашник свалился ей прямо в руку. Хелен так и поехала дальше, переключая скорость без набалдашника. Металлический прут царапался, и кровь с пораненного запястья слегка испачкала новую юбку. Припарковавшись, она вышла из машины, набалдашник в руке, и пошла через всю стоянку к своему корпусу. По дороге решила было выкинуть его в водосточную канаву, но заметила на нем какие-то маленькие цифры и подумала, что надо позвонить на станцию, сообщить им номера. А выкинуть набалдашник можно и потом. Но самое лучшее — взять и послать его Гарпу бандеролью.
В таком вот настроении, досадуя из-за этой чепухи, Хелен столкнулась с молодым человеком, слонявшимся в коридоре у дверей ее кабинета. Как всегда — на лице самомнение и две верхние пуговицы красивой рубашки расстегнуты. Она сразу отметила — широкие плечи твидового пиджака слегка подбиты ватой, волосы жидковаты и слишком длинны, а один кончик тонких, как лезвие ножа, усов чуть дальше прорезал щеку за уголком рта. Хелен не знала, чего ей хотелось: любить этого молодого человека или привести в порядок его внешность.
— Я вижу, вы рано встаете, — заметила она, отдав ему набалдашник, чтобы открыть дверь кабинета.
— Вы что, поранились? — спросил он. — У вас идет кровь!
Позже Хелен подумает, у него, должно быть, особое чутье на кровь: царапина на запястье почти перестала кровоточить.
— Уж не хотите ли вы стать врачом? — поинтересовалась Хелен, пропуская Майкла вперед.
— Я поступал на медицинский, — ответил он.
— И что же вас от него отвратило? — спросила она, стараясь не глядеть на него и перекладывая бумаги на столе с места на место, хотя в этом не было особой нужды. Затем поправила жалюзи, хотя они были поставлены под тем утлом, какой нужен, сняла очки и только тогда подняла на него глаза: черты его лица показались ей мягкими и смазанными.
— Органическая химия! — изрек он. — Завалил экзамен. Кроме того, хотелось пожить во Франции.
— Вы, значит, жили во Франции? — спросила Хелен, зная, что именно этого вопроса он и ожидал. Он, видно, этим гордился, упоминая о Франции к месту и не к месту, ухитрившись вставить это обстоятельство даже в анкету.
Хелен сразу поняла: ум у него поверхностный, дай Бог, чтобы вообще был. Эта мысль принесла ей некоторое облегчение, точно он стал от этого менее опасен и можно было вздохнуть свободнее.
Какое-то время поговорили о Франции, что доставило Хелен удовольствие, она могла говорить о ней не хуже Майкла Милтона, хотя ни разу не была в Европе. Между прочим она заметила ему, что он выбрал ее семинар по самой несерьезной причине.
— Несерьезной, вы считаете? — улыбнулся он, пойдя в наступление.
— Во-первых, — ответила Хелен, — это неосуществимо.
— У вас есть любовник? — спросил он, продолжая улыбаться.
Странным образом его нагловатая манера не обижала; другому она нашлась бы что ответить: во-первых, ей мужа вполне достаточно, во-вторых, дурно совать нос в чужие дела и, в-третьих, у него еще молоко на губах не обсохло. Ему же она сказала только, что для начала ему не худо бы записаться в группу самостоятельных занятий. Он ответил, что готов хоть сейчас. На что Хелен заметила, что во втором семестре она не берет себе новых студентов в эту группу.
Хелен понимала, она не дала ему окончательно от ворот поворот. Но и надежд особых тоже не вселила. Они проговорили час, Майкл Милтон серьезно расспрашивал ее о проблемах повествования. Интересно рассуждал о романах Вирджинии Вулф „Волны“ и „Комната Иакова“, но поплыл, когда коснулись романа „К маяку“, а „Миссис Дэллоуэй“, как ей показалось, не читал вообще. Когда он наконец ушел, она внутренне согласилась с мнением своих коллег: он действительно и бойкий, и самодовольный, и поверхностный, и при этом не слишком приятный. Правда, в нем было остроумие, неглубокое, но яркое и тоже почему-то не вызывавшее особых симпатий. Но двух вещей ее коллеги явно не заметили: его дерзкой улыбки и манеры носить одежду, как будто на нем ее вообще не было. Ее коллеги были мужчины, им дерзкая улыбка и не предназначалась. Ей же его улыбка говорила: „Я все о тебе знаю, и знаю, что ты любишь“. Да, эта улыбка могла бесить, но для Хелен она была соблазном: стереть, во что бы то ни стало стереть ее с лица Майкла Милтона. А стереть ее можно одним — доказать ему, что он вовсе ее не знает, и тем более не знает ее вкусов.
126 
