128 
— Посуду я вымою, — поспешил сказать Гарп, освобождая место для рукописи. Сердце у нее упало, она по горло сыта чтением. Наступило время секса или просто излияния нежных чувств; если этого не даст ей Гарп, его заменит Майкл Милтон.
— Я хочу твоей любви, — сказала Хелен мужу; а он не спеша, аккуратно убирал грязную посуду, как официант, уверенный в солидных чаевых.
— Прочти рассказ, Хелен, — рассмеялся он. — И тогда перейдем к любви.
Такая раскладка ее не устраивала. Конечно, не могло быть сравнения между профессиональным письмом Гарпа и студенческими работами Майкла Милтона; среди студентов Майкл выделялся одаренностью, но она знала, писателем ему не быть. Литература не была его призванием. Сейчас его призванием была она. А ей так хотелось нежности. Отношение к ней Гарпа вдруг показалось ей до слез обидным. В сущности, предметом его обожания была не она, а его собственные сочинения. Любви между ними нет, так ей сейчас казалось. Благодаря Майклу Милтону она сильно обогнала Гарпа в понимании высказанного и невысказанного в отношениях между людьми. „Если бы только люди говорили друг другу все, что думают“, — написала когда-то Дженни Филдз. Наивное, вполне простительное заблуждение; и Гарп и Хелен знали — на свете ничего нет труднее этого.
Гарп тщательно мыл посуду, ожидая, пока Хелен прочтет рассказ. По привычке взяв красный карандаш, она стала читать первую страничку. „Нет, мои рассказы так не читают. Я все-таки не один из ее студентов“, — подумал Гарп, но ничего не сказал, продолжая мыть посуду как ни в чем не бывало. Он видел, Хелен сейчас лучше не трогать.
„БДИТЕЛЬНОСТЬ“ Т. С. Гарп
„Каждый день я делаю пятимильную[33] пробежку, и почти каждый день возле меня притормаживает какой-нибудь словоохотливый водитель.
— Для чего тренируетесь? — спрашивает он.
— Поддерживаю форму, чтобы гоняться за машинами, — отвечаю я, ровно и глубоко дыша. Вся штука в том, что во время бега я почти никогда не сбиваюсь с дыхания.
На эти мои слова все отвечают по-разному — в меру собственной глупости, ведь глупость, как и все остальное, распределена между людьми неравномерно. Единодушны они в одном — я буду гоняться именно за их машиной. Я не идиот догонять машину на шоссе и позволяю насмешникам катить восвояси, хотя иной раз мне кажется, я мог бы кое-кого догнать и здесь. И конечно, я бегаю не для форсу, как мне кричат иные водители.
Просто в моем околотке подходящего места для бега нет. Пригороды не годятся даже для бега на средние дистанции. А там, где живу я, на каждом перекрестке по четыре стоп-сигнала; кварталы коротенькие, и от бесконечных, под прямым углом поворотов начинают болеть подушечки на ступнях. Кроме того, на тротуарах полно собак, детских игрушек, можно угодить и под брызги газонных увлажнителей. А если и есть свободное пространство, как правило, первым его захватит старик, ковыляющий на костылях, либо пенсионер, вооруженный увесистой тростью. Человек совестливый не может крикнуть такому: „Дорожку!“ Даже если промчаться мимо на безопасном расстоянии с моей скоростью, старики пугаются до смерти. А вгонять людей в инфаркт — не в моих правилах.
Вот я и тренируюсь на шоссе. А гоняюсь за машинами в моем пригороде. Здесь я достойный соперник водителям, любящим превышать скорость. Если машина, пусть неохотно, останавливается у каждого стоп-сигнала, ей никогда не разогнаться между двумя перекрестками до скорости пятьдесят миль[34]. Тут я ее и настигаю. Бегу прямо по газонам, перемахивая по дороге через одно-два крыльца, детские качели, надувные резиновые ванночки и живые изгороди (если же они чересчур высоки, я сквозь них проламываюсь). А поскольку мой двигатель работает всегда бесшумно, надежно и ритмично, я прекрасно слышу приближение машины и у стоп-сигнала не останавливаюсь.
В конце концов я нагоняю машину, жестом указываю на обочину, и водитель неизменно мне подчиняется. Я, конечно, в блестящей спринтерской форме, но их путает не это. Я предстаю перед ними в образе разгневанного отца, и у них начинают дрожать коленки: ведь почти все они безусые юнцы, и мой вид почти всегда действует на них отрезвляюще. Начинаю я просто:
— Вы не видели здесь моих детей? — В громком голосе у меня слышна тревога. Когда лихач-водитель слышит подобный вопрос, он тут же начинает сомневаться, не переехал ли он как-то случайно моих детей. И сразу теряет бойцовские качества.
128 
