214 
– Ты что, с ней? – спросил парень, кивнув в сторону модели.
– Трусы и лифчик мне, кажется, знакомы, – сказал он. Типичная реплика Джека Бернса – так он себя выдал.
– Ты мог бы сойти за Джека Бернса, – сказал губной гармонист, – но я никому не скажу.
– В самом деле? Тогда не подскажешь, где эта красотка в трусах бросила остаток одежды?
Парень кивнул в сторону дивана, где вытянулась длинная юная леди – то ли спит, то ли пьяна, то ли окочурилась, – накрытая Джековой белой рубашкой, о которую она предварительно вытерла губную помаду. Джек нашел свои брюки и вытащил из левого кармана кошелек. Штаны ему были не нужны – зачем, если пиджак от них покоится на дне ванны, а уж белых рубашек у него сотня-другая найдется. Это уж такая ночь – ты фиксируешь убытки и сматываешь удочки.
Модель все плясала.
– Скажи ей, что трусы может оставить себе, а лифчик пусть мне вернет, – сказал Джек парню с гармошкой, который извлекал из несчастного инструмента звуки, какие издают сбитые проезжающей машиной мартовские коты; тот лишь кивнул.
Поблизости возник громила, который не заметил, как Джек входил; теперь он последовал за Джеком наружу, в полутемные аллеи, где расположились другие виллы – в одних горит свет, в других нет. На траве лежала роса.
– Эй, постой-ка, – сказал громила. – Кто-то тут вякнул, будто ты этот извращенец Джек Бернс.
Джек едва доставал ему до подбородка. Громила стоял у него на пути. В обычной ситуации Джек просто обошел бы его – такие не могут выиграть у него даже гонку от дверей «Макдональдса» до кассы; повстречай этот громила Джека в толпе, не посмел бы и близко подойти. Но в такой юбке Джек не мог никуда убежать, колени терлись друг о друга.
– Это ты, конфетка моя? – раздался голос Эммы; громила уступил Джеку дорогу. – Боже мой, ты погляди на свою ширинку!
Эмма обняла Джека за бедра, подтянула к себе, поцеловала в губы, размазав помаду.
– А что с твоими туфлями, конфетка моя?
– Они утонули, – ответил он.
– Надеюсь, это не сокровище от Маноло Бланика, дрянная ты девчонка, – сказала Эмма и мощно схватила Джека за задницу.
– Сраные лесбиянки! – крикнул им вслед громила.
– Эй, ты, у меня есть здоровый пластиковый хер, так вот, если я засуну его тебе в жопу, ты заплачешь, как дитя! – крикнула Эмма громиле, который неожиданно побледнел, это было заметно даже при лунном свете.
У бара на стойке валялся какой-то долговязый, перевесился на другую сторону, словно тряпка, которую повесили сушиться.
– По-моему, в Калифорнии запрещено водить босиком, – сказала Джеку Эмма.
– Обещаю тебе, что не буду спать с Лесли, – шепнул ей Джек.
Джек почти спал, а пенис все не успокаивался в руке у миссис Оустлер. Она вдруг сказала:
– Мне пришлось пообещать твоей маме, что я не стану спать с тобой, Джек. Но мы же и не спим, правда, в том смысле, в каком имела в виду Алиса?
– Разумеется, нет, – сказал Джек.
Она тронула ногтем его пенис, Джек дернулся.
– Прости, я уже давно не играла с пенисами.
– Ничего.
– Тебе надо с мамой поговорить, Джек, – сказала Лесли; тон был точь-в-точь как у Эммы.
– Зачем?
– Поговори с ней, пока есть время.
– Время для чего?
– Мы с Эммой мало разговаривали, – сказала миссис Оустлер, – а теперь наше время вышло.
– О чем мне с ней говорить?
– Ну, у тебя же полно вопросов, Джек.
– Она никогда мне на них не отвечала!
– Ну, может, в этот раз ответит. Спроси ее еще раз.
– Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?
– Разумеется, но тебе не скажу. Спроси у мамы.
Снаружи кто-то что-то орал – наверное, у парковки, в «Шаттерсе» всегда отлично слышно, когда орут на пирсе Санта-Моники. Может, этот крик подействовал, только пенис у Джека наконец опал.
– Какая красота! – сказала миссис Оустлер, прилагая массу усилий, чтобы оживить пенис заново. – Кажется, мы его теряем.
– Кажется, ему грустно, – сказал Джек.
– Джек, не забудь эту реплику, она тебе пригодится, – сказала как-то давно Эмма. Подумать только, он тогда не догадался, при каких обстоятельствах она может ему пригодиться!
Слово «грустно» оказало на миссис Оустлер непредвиденное воздействие. Она отпустила пенис и повернулась к Джеку спиной. Он и не понял, что она рыдает, пока не заметил, что плечи у нее дрожат; плакала она совершенно беззвучно. Вот оно, подумал Джек, как и говорила мама, в конце концов она сломается – но даже сейчас миссис Оустлер держала себя в руках. Ее миниатюрное тело содрогалось, ее лицо было залито слезами, ее груди были холодны, но она не произнесла ни звука.
214 
