95 
Утро.
Выйдя на главную улицу какого-то маленького городка, он подошел к прилавку мясника, заговорил с продавцом, но тот его не увидел и не услышал. Стефан опустил руку на плечо кухарки, попытался встряхнуть ее и, хотя видел, что рука его движется, женщина ничего не почувствовала. Появился священник в длинной черной рясе. Он здоровался с первыми покупателями. Стефан вцепился в него, но священник не обратил на это ни малейшего внимания. Стефан пришел в неистовство, наблюдая за гудящей деревенской толпой. Потом он притих, отчаянно пытаясь дать происходящему разумное объяснение.
Только теперь он ясно и четко увидел вокруг себя мертвых. Он увидел существа, которых можно было принять только за призраков, настолько фрагментарны и прозрачны были их человеческие образы, и он смотрел на них, как может смотреть только живой человек – в ужасе.
Я плотно сжала веки и увидела перед собой маленький прямоугольник детской могилки. Я увидела, как на маленький белый гробик падают пригоршни грязи. Карл кричал: «Триана, Триана, Триана!», а я все твердила: «Я с тобой!» Карл сказал: «Моя работа не завершена, недоделана. Только взгляни, Триана, никакой книги не вышло, ее просто нет, она… Где все бумаги? Помоги мне! Все рухнуло…» «Нет, ступай прочь».
А кто это уставился на другие тени, а их словно притягивает магнитом сияние нового призрака? Он напуган, он пытливо вглядывается в их полупрозрачные лица. Время от времени он выкрикивает имена мертвых, которых знал в детстве, он молит о чем-то, а потом, бросив на них последний безумный взгляд, умолкает.
Никто ничего не услышал.
Я застонала, и тот Стефан, что был рядом, крепче обнял меня, словно ему тоже было невыносимо видеть собственную заблудшую душу, такую яркую и красивую в роскошном плаще, с блестящими волосами, посреди деревенской толпы, ничуть не ярче его самого, но тем не менее не способной его увидеть.
Он вдруг стал спокоен. Навернувшиеся слезы так и не пролились, придав его взгляду особую неподвижную выразительность. Он поднял скрипку и посмотрел на нее, потом приложил к плечу.
Он начал играть. Закрыл глаза и весь отдался безумному танцу, который вызвал бы аплодисменты у самого Паганини. Это был протест, горестное стенание, погребальная песня. Потом он открыл глаза, не переставая водить смычком по струнам, и понял, что никто на площади этого города, никто поблизости или вдалеке не мог его видеть и слышать.
На одну секунду он словно поблек. Удерживая скрипку в правой руке, а смычок в левой, он закрыл уши руками и склонил голову, но, когда краски померкли и он стал почти невидимым, его охватила дрожь, и он снова широко распахнул глаза. Вокруг завертелись другие духи.
Он затряс головой и широко раскрыл рот, как делают дети, когда плачут.
– Маэстро, Маэстро! – прошептал он. – Вы заперты внутри своей глухоты, а я заперт снаружи, так что меня никто не слышит! Маэстро, я мертв! Маэстро, я теперь так же одинок, как вы! Маэстро, меня никто не слышит!!! – Последние слова он прокричал.
Сколько прошло времени? Дни? Годы?
Я приникла к Стефану, к своему проводнику в этом мрачном мире. Меня колотила дрожь, хотя вовсе не было холодно, когда я наблюдала за тем вторым скрипачом: он продолжил свой путь, время от времени подносил скрипку к уху, наигрывал какие-то безумные аккорды, но тут же останавливался в ярости и, сжав зубы, тряс головой.
Кажется, мы снова оказались в Вене. Не знаю. Возможно, какой-то итальянский город. А может быть, и Париж. Я не могла определить. Какие-то подробности о тех временах я знала из книг, какие-то подсказало мое воображение, но все это смешалось.
Он продолжал путь.
Небо над головой перестало быть частью вселенной, превратившись в полог для существа, не имеющего ничего общего с природой, оно нависало этаким огромным куском черной ткани, к которому то тут, то там прицепились яркие звездочки, сверкавшие словно бриллианты на траурной вуали.
Оказавшись на кладбище с богатыми надгробиями, скиталец остановился. Мы снова стали невидимыми и приблизились к нему. Он рассматривал надгробия, читал высеченные имена. Подошел к могиле ван Мек. Прочитал имя своего отца. Стер с камня кусок засохшей грязи и мох.
Время больше не было привязано к часам. Он вынул из кармана часы и уставился на ничего не говорящий циферблат.
Другие духи сгрудились в кучку в клочковатой тьме, привлеченные любопытством, его осмысленными движениями и ярким цветом. Он вгляделся в их лица.
95 
