Кит лежал и слушал.
— А отличные зубы? Это — признак мужественности. Ты намой погляди… Итак, мы пришли к согласию. Элизабет — петушок. А тогда единственным способом справиться с этой ситуацией было выйти замуж по любви. За эмоциями должен был следовать полноценный секс. Не то что сейчас.
— Так что же, в их первую ночь?
— Я тебе покажу. Пойди, займись чем-нибудь интересным минут на десять. А я пока поищу какую-нибудь свадебную одежду.
По возвращении: белое хлопковое платье с импровизированным бюстом в стиле ампир, белый платок на плечах, шляпка, подвязанная белым шелковым шарфом.
— Умоляю вас, сэр, не забудьте, что мне не сравнялось еще и двадцати одного.
Спустя несколько минут, когда он, оказавшись у изножья кровати, пробирался через необычайной плотности слой юбок и белья, зажимов и крючков, она, приподнявшись на локтях, произнесла:
— Единственное, о чем мистеру Беннету точно известно: если она выйдет замуж по расчету, то наверняка будет гулять. Про петушка — это на самом деле всего лишь дополнительная деталь. Дело все в том, как ты выглядишь в обнаженном виде. Какова ты на вид.
Какова ты на ощупь (твердость внутри мягкости). И еще — какова ты в мыслях, подумал он и двинулся дальше.
— Просто дополнительная деталь. То, что ты петушок. Но это очень редко встречается.
Когда все кончилось, Кит откинулся на спину и представил себе будущее, которое почти заслонили собой неторопливые семинары по каждой героине и антигероине мировой литературы, начиная с «Одиссеи» (Цирцея, затем Калипсо). Он сказал охрипшим голосом:
— Я собираюсь подарить тебе «Чувства и чувственность».
— И как же ты собираешься это сделать? — спросила она с видом полной невинности, направив взор кверху, при этом разглаживая руками щеки и виски. — Заебешь меня насмерть, что ли?.. Если можно, не кури здесь. Это улика, и вообще — привычка отвратительная.
* * *
Тонкие облатки билетов сообщили им без обиняков: их лето подходит к концу. Лили сказала:
— А что потом будет? С нами с тобой? Наверное, разбежимся.
Кит встретился с ней взглядом и вернулся к «Холодному дому». О господи, ну да — Лили и все такое. Он задался этим вопросом. «Расстаться — это опять будет в основном ее инициатива, — сказала Шехерезада. — После твоего друга Кенрика». Это было похоже на шахматную задачу: он (Кит) считает теперь, что он (Кенрик) проговорился, что он (Кит) хотел, чтобы он (Кенрик) переспал с ней (Лили) — не для того, чтобы он (Кит) мог переспать с Шехерезадой, но просто чтобы прибавить ей сексуальной уверенности в себе. Или что-то в этом роде. Это было похоже на шахматную задачу — затея, вполне отделимая от динамизма игры как таковой.
— В некотором смысле мысль об этом очень пугает, — сказал он.
— Пугает?
Он пожал плечами:
— Ох уж эта леди Застой. Гонория. Она великолепна. Гордая интриганка с неясным прошлым.
— Значит, теперь тебе леди Застой нравится.
— Приятное разнообразие после Эстер Саммерсон. Которая добродетельствует. И к тому же настоящая святая — она же, черт подери, гордится тем, что изуродована ветряной оспой. Ты только представь.
— А другая, которая тебе нравилась, кто была?
— Белла Уилфер. Белла — она почти как Бекки Шарп. Нет, но Йоркиль хорош.
— Йоркиль? Он не такой уж плохой парень.
— Нет, такой. Он — такой уж плохой парень. В смысле, кому какое дело? Всем плевать. А ему — нет.
Лето кончилось. Они собирались вернуться; а Йоркиль присутствием своим олицетворял слухи о том, к чему они собирались вернуться. В глазах Кита старина Йорк представлял собой жуткий реестр Верхней Англии, он был скачками в Аскоте, и крикетом на «Лордсе», и регатой в Хенли, он был повозками с сеном, и загородками для скота, и коровьими лепешками, и овечьими купаниями. И именно сейчас, наблюдая за Йоркилем эти несколько дней, Кит обнаружил нечто поразительное: глубочайшую, виртуозную, едва ли не уморительную мошенническую натуру Глории Бьютимэн. Она жутко способная, подумал он. Очень умная. И сумасшедшая.
* * *
Какой жанр я посетил в свой плотский день рождения? Ответа на этот вопрос он не знал. Какой род, какой тип, какой вид?
В ванной с Глорией не теми были не только цвета — сплошное флюоресцирование и музей восковых фигур. Акустика тоже была отвратительная. Как и непрерывность. Гром то казался не громче пластикового мусорного бачка, который волокут по двору, то, секунду спустя, наваливался на тебя, словно взрыв. А человеческие фигуры — он, она? У Глории это, естественно, получалось гораздо лучше, чем у него (она играла главную роль); однако он продолжал сомневаться насчет качества исполнения.