105 
— Да, я думала, может, у тебя есть какие-то возражения.
— Против того, чтобы молиться или молиться голой?
— И того и другого.
— Что ты говоришь, когда молишься?
— Ну, сначала возношу Ему хвалу. Потом благодарю Его за то, что у меня есть. Потом прошу еще немножко. Но это, наверное, бессмысленно — как ты думаешь?
— Бессмысленно?
— Скажи. Если бы тебя попросили привести только одну причину. Что ты имеешь против нас, тех, кто верует?
«Ни о чем не переживай. Двигайся дальше. Все уже решено».
— Ладно. Дело в нехватке смелости.
— В моем случае это не так.
— Это почему?
— Все просто. Я верую. И знаю, что отправлюсь в ад.
«Молчи и дальше. Продолжай смотреть ей в глаза и молчи дальше».
— Ну вот! — сказала она. — Потом я быстренько приняла душ и как раз начала одеваться.
— И много тебе удалось надеть?
— Туфли, — ответила она.
Оба опустили глаза. Белые высокие каблуки. Он сказал:
— Так. Не очень много.
— Нет. Не очень, совсем немного.
Она наклонила голову и, держа ее под углом, бесстрастно улыбнулась ему. Вежливое покашливание:
— Х-м-м.
Затем она оглядела его с головы до ног в манере, заставившей его на секунду почувствовать, будто он явился починить отвалившуюся плитку или разобраться с сантехникой. Она повернулась и медленно пошла.
«Господи Иисусе. Скажи: „А где же укус пчелы?“ Скажи. А где же укус пчелы?»
— А где же укус пчелы? — сказал он.
Она остановилась и провела рукой по пояснице.
— По правде говоря, Кит, я и его замазала. Раз уж взялась за это дело. Ну, знаешь. Маскирующий крем.
Он подумал: я в очень странном месте — я в будущем. А самое странное вот что: я точно знаю, что мне делать… Освещенные внутренним механизмом шторма, все краски в комнате были трагическими, тропическими, болезненно-комическими — даже оттенки белого. Еще одна странная мысль: вульгарность белого цвета. «Сделай шаг вперед».
Сделав шаг вперед, он, по прошествии некоторого времени, сказал:
— Такая бледная. Такая холодная.
Она расставила ноги.
Падая, его полотенце, казалось, произвело страшный шум — словно свалившаяся палатка. Ее платье не издало ни единого звука. Первое, что она сделала, взглянув в зеркало, — обратилась к своим грудям; он никогда прежде не видел такого. Она пылко произнесла:
— Ох, какая же я. Ох, как я себя люблю.
Ни один из них не моргнул глазом, когда гром расколол комнату пополам. Он придвинулся еще ближе.
Она свела ноги вместе.
— Цок-цок, — сказала она.
Пошути о чем-нибудь. Два раза пошути. Не важно, что за шутки, но первая должна быть неприличной.
— Ты вытереться забыла.
Ее позвоночник затрепетал и выгнулся.
— Похоже, тебя отвлекли более высокие материи.
— Смотри, — обратилась она к фигурам в зеркале. — Я — парень. У меня тоже есть петушок.
«Скажи: „Ты сама — петушок“. Скажи. Ты сама — петушок».
— Ты сама — петушок, — сказал он.
— …И как ты только догадался? Я сама — петушок. А мы очень редкие существа — девушки-петушки. Отойди-ка на минутку.
Она нагнулась, расставив ноги, ее кулачок сжал вешалку для полотенец.
— Смотри. Вообще-то след от укуса довольно глубоко. Смотри.
Правой рукой она что-то делала; прежде он видел подобное, но под таким углом — никогда. «Скажи что-нибудь про деньги».
— Я хочу ей что-нибудь подарить. Твоей заднице. Шелка. Меха.
Правой рукой она что-то делала; прежде он никогда и не слышал о подобном.
— Смотри, что происходит, если пользоваться двумя пальцами, — сказал она.
Тут-то и наступил момент головокружения. Я слишком молод для того, чтобы отправиться в будущее, подумал он. Потом головокружение прошло, вернулся гипноз. Она сказала:
— Смотри, что происходит. Не с задницей. С пиздой.
Он тяжело уставился на него — на отдаленное будущее.
— Кое-кто сказал бы, что это немножко похоже на паясничанье — с этого начинать. Но у нас с тобой будет черная месса. Понимаешь — задом наперед. Все наоборот. Стой, не двигайся, а я все сделаю. Понял? И изо всех сил постарайся не кончить.
— Хорошо, — сказала она спустя несколько минут, устроившись коленями на коврике у ванны. — Так. Для меня единственный способ все это растянуть — это немножко потрепаться. Ты не против? Когда занимаешься чем-то другим, в большинстве случаев можешь при этом говорить… Зачастую, как мне кажется, без особого смысла… Но когда… когда… при этом говорить не можешь… Так, а вот этого ты, наверное, никогда прежде не видел… Большой, как эта штука, и очень твердый. Твердый, как вешалка для полотенец. Я могу сделать так, что он полностью исчезнет. А потом снова появится, еще больше. Ой, смотри. Он уже стал еще больше.
105 
