102 
— А смысл? Если он меня грохнет, так мне твоя тревога не поможет, — засомневался Костя.
— Типун тебе на язык — грохнет… У страха глаза велики. Но предосторожность никогда не помешает. По крайней мере, я — свидетель: куда ты пошел и с кем встречаешься. Так ему и скажи. И ничего он тебе не сделает, — уверенно сказал Лева.
— Ты думаешь?
— Уверен. Давай, не теряй время. Опаздывать нехорошо, — поторопил его Лева.
Костя с обидой посмотрел на него:
— Все шутишь? А мне вот не до смеха. Выпить, что ли, для храбрости?
— А вот это зря, — остановил его Лева. — В таких делах алкоголь только вредит. Вот вернешься, тогда и выпьешь. И я с тобой за компанию.
Костя, тяжело вздохнув, поднялся из-за стола и пошел навстречу неизвестности.
* * *
Буравин все же уговорил Полину встретиться.
— Витя, у меня буквально минута, — сказала она, сев в его машину.
— Полина, почему ты меня избегаешь? — поинтересовался Буравин.
— С чего ты взял?
— Почему мы с тобой никак не можем нормально увидеться? Мне столько всего нужно тебе сказать…
— Ну вот, я перед тобой — говори.
— Полина, я не могу без тебя жить. Все вернулось — то чувство к тебе, которое я пытался подавить все эти годы. Я думал, что пройдет, утихнет само собой, однако это был самообман…
Полина прервала его:
— Витя, не продолжай. Я все поняла.
— Правда? — с надеждой спросил Буравин. — И что ты мне ответишь?
— Что ничего не выйдет, — твердо отказала Полина. — Ничего не получится, Витя. Более того, на какое-то время нам нужно перестать видеться совсем.
— Но почему!? — растерялся он.
— Потому что иначе мы не справимся с собой. И это будет катастрофой, — уверенно ответила Полина.
— Для кого?
— Для всех, в первую очередь для наших близких. У меня муж, у тебя жена, у нас дети. И моральный долг перед нашими семьями. Мы не вправе рушить их жизни.
— А наши жизни? Ведь мы разрушаем их каждый день! — взмолился Буравин.
— И делаем это двадцать лет и пока вроде живы. Так что пусть все останется как есть. Так всем будет лучше, — возразила она.
— Это — не выход, а тупик. И ты сама это знаешь. Ведь ты же любишь меня? Любишь?!
Полина смотрела на него с болью:
— Да. Ты прав. Я люблю тебя.
— Ну, вот видишь…
— Но это безумие — вот так, из-за прихоти, из-за вдруг разгоревшегося чувства рушить то, что создавалось годами. Нам с тобой давно не 18, на Ромео и Джульетту мы не тянем. У тех была вся жизнь впереди, а у нас? — с горечью в голосе воскликнула она.
— Давай все изменим, Поля. Давай начнем новую жизнь! С чистого листа. Хочешь, я сейчас же пойду к Таисии и скажу, что ухожу от нее? — умолял Буравин.
— Ты от нее не уйдешь. И я не уйду от Бори. И от своих детей я тоже не уйду, — мрачно возразила ему Полина.
— Полина, зачем губить себя? Зачем нам жить с нелюбимыми?! — заглядывал ей в глаза Виктор.
— Потому что мы с тобой в ответе за тех, с кем связали свою жизнь. Даже если когда-то это было ошибкой, но нашей ошибкой, нам за нее и расплачиваться. Прощай, — и она открыла дверцу машины. Буравин схватил ее за локоть:
— Полина, подожди!
— Извини, мне пора к сыну, — мягко освободила она руку и ушла.
Буравин долго смотрел ей вслед. Счастье ходит рядом, но часто уплывает от нас синей дымкой. Буравину стало невыносимо жаль ушедшей молодости.
* * *
Вернувшись к Зинаиде после передачи морских дел, веселый Сан Саныч столкнулся на пороге с собиравшейся уходить хозяйкой.
— Ну что, Зин, — радостно воскликнул он. — Можешь меня поздравить!
— Поздравляю. А с чем? — с улыбкой посмотрела на него Зинаида.
— Все, с сегодняшнего дня я — моряк сухопутный, — гордо сказал Сан Саныч.
— Неужели списался? — всплеснула руками Зинаида.
— Полностью! Подчистую, — радостно подтвердил он.
— А кто вместо тебя в море пойдет?
— Женька. Он теперь снова исполняющий обязанности стармеха. Реабилитирован, как говорится, — ответил довольный Сан Саныч.
— Ну, слава богу! Твой Женька счастлив, наверное. Для него же страшнее наказания нет, чем запрет идти в море, — уверенно сказала Зинаида.
— Да, счастлив, — неожиданно вздохнул Сан Саныч.
— Что-то ты не рад, Саныч? — забеспокоилась Зинаида.
— Почему, рад, конечно. Просто как-то непривычно — корабль без меня в море выйдет. Сколько лет на нем проходил… — с грустью протянул Сан Саныч.
102 
