Особенно,... 
103 
– Иди сюда, – поманила старуха Егора крючковатым пальцем.
Он медленно подошел и встал сбоку от кресла.
– Вот, – протянула она ему лоскут, – это то, что оставил мне Кюкюр. Не знаю, зачем я его все время хранила… Когда он приезжал, никогда о нем не заговаривал. А я тоже не напоминала, думала, забыл. Оказывается, нет.
Туярыма закрыла шкатулку, поставила ее под кресло и снова принялась за вязание.
Егор, не сходя с места, развернул лоскут, который оказался куском шкуры размером с тетрадный листок. На ней химическим карандашом была нарисована схема. Детская неуверенная рука дрожала, и рисунок получился не слишком профессиональным, но все было изображено на удивление понятно. Кучерявыми завитушками был обозначен лес, среди которого было оставлено пустое пространство. Сперва Егор подумал, что это поляна, но кустики осоки, разбросанные тут и там, давали понять, что это болото. Поляна была рядом. Какое-то странное дерево с раздвоенной вершиной почти на краю болота. И другое дерево, с пышной кроной, на противоположном берегу. Оба дерева соединяет пунктирная линия, которая, пройдя сквозь дерево с двойным стволом, оканчивалась крестиком. Между крестиком и стволом стояла цифра «Десять».
В стороне от болота были нарисованы несколько кривых домиков. Егор понял, что таким образом маленький Кюкюр изобразил улус, в котором он жил.
В другой стороне было изображено полукружье с отходящими от него прямыми линиями. Было ясно, что это солнце. Вот только что оно обозначает? Если бы солнце было нарисовано полным кругом, тогда это, без сомнения, был бы юг. А солнце восходящее, – скорее всего, направление на восток.
Теперь становилось понятным, куда надо двигаться, чтобы отыскать болото и отмеченные на плане деревья.
Скрипнула входная дверь, и Егор быстро сунул лоскут в карман штанов. Он не знал, сколько времени он простоял, разглядывая план, но вспомнил только, что даже не поблагодарил старуху.
– Спасибо, – шепнул он ей на ухо.
– Красота, – отец и сын ввалились в комнату с раскрасневшимися мордами.
Пашка в руках держал бутылку самогона, которую поставил на стол.
– Садитесь. – Туярыма поднялась с кресла и вынула из печи большой чугунок, от которого исходил мясной запах.
– Присаживайтесь, – весело поправил ее Вилен Михайлович, первым устраиваясь за столом.
Хозяйка никак не прореагировала на его реплику, поставила чугунок на стол и принялась раскладывать еду по тарелкам.
Пашка быстро наполнил стаканы и только после этого опустился на стул. Егор сел, как только Туярыма закончила раскладывать горячую пищу. Она тоже села к столу и подняла стакан.
– Давайте выпьем за родственников и просто за хороших, добрых людей, – сказал Родионов.
Он быстро выпил и накинулся на еду. Когда, после второго стакана, самогон кончился, Пашка начал поглядывать на отца. Тот пытался делать ему знаки, мол, хватит пить, но Пашка, кажется, ничего не хотел понимать. Его уморило долгое хождение по тайге, ночевки под открытом небом, и он желал расслабиться. Когда его красноречивые взгляды заметила хозяйка, она поднялась и, достав откуда-то стеклянную поллитровую бутылку зеленого цвета, поставила ее на стол.
– Сама делала, – лаконично пояснила она.
* * *
Спать все трое легли на полу, на шкурах. Туярыма-младшая погасила свет, и в комнату вплыла глухая якутская ночь. Над поселком висел промышленный туман, поэтому звездное сияние было бессильно справиться с надвинувшимся на избу пепельным сумраком.
Егор долго не мог уснуть – сказывалось нервное перевозбуждение. Даже спиртное, обычно расслаблявшее его и навевавшее дрему, оказалось бессильно. Он пробовал отключиться, закрывал глаза, считал до ста, думал о приятных успокаивающих вещах, мечтал о чем-то постороннем, но ничего не помогало. Глазные яблоки ломило, как будто он не спал несколько суток кряду, в голове жужжали связанные с кладом мысли. Во всем теле Егор ощущал противную дрожь, то переходящую в нервный озноб, то превращавшуюся в горячие волны молниеносно накатывающей слабости.
Он мысленно ругал себя за неспособность дать мозгу и телу покой. Вилен Михайлович и Пашка, казалось, уснули, как только их головы рухнули на подушки. Вилен Михайлович тихо всхрапывал, будя в Егоре зависть.
«Вот люди, – думал он, ворочаясь и вздрагивая, – ни о чем таком не думают. Свободны от каких-либо обременительных мыслей. Здоровый аппетит, здоровый сон. А тут ни баня, ни выпивка не помогают, хоть плачь». Отдых был необходим – завтра ему опять пробираться сквозь тайгу. Неизвестно, как сложатся обстоятельства, что его ждет… Он должен набраться сил…
103 
