51 
Неожиданно темноту пронзил яркий луч. Он осветил откровенный вырез открытого платья, но лицо Клер оставил в плотной тени.
В воображении Себастьяна мелькнуло воспоминание об обнаженной фигуре, если не считать крошечных розовых трусиков. Мелькнуло – и тут же перепуталось с образом стоящей в причудливой полутьме красивой женщины. Коварное желание пробралось под рубашку и настойчиво пыталось проникнуть в джинсы. Волевым усилием Себастьян заставил себя оторвать взгляд от выреза и бретелек и посмотрел вокруг. Меньше всего на свете ему хотелось осложнять собственную жизнь отношениями с Клер Уингейт.
– Отец до сих пор считает себя неотразимым сердцеедом, – добавила Клер сквозь смех.
Себастьян подошел к кованой скамейке, укромно прилившейся под старым раскидистым кустом кизила. Если бы садовая мебель не была выкрашена в белый цвет, скамейка вообще утонула бы во тьме.
– Даже не знаю, есть ли у отца постоянная подруга. Какая-то определенная женщина.
Себастьян сел и прислонился спиной к холодному металлу.
«Их несколько. Но совсем немного», – неожиданно ответил чуть хрипловатый голос Дасти Спрингфилд.
– А меня всегда интересовало, есть ли что-нибудь между моим отцом и твоей матерью.
Клер снова негромко рассмеялась:
– Ничего романтического.
– Почему? Потому что он садовник?
– Потому что она фригидна.
Вполне вероятно. Еще одно существенное различие между матерью и дочерью.
– Не хочешь присоединиться к гостям? – поинтересовалась Клер.
– Пока нет. Немного посижу здесь. Если мне придется, хотя бы еще одну секунду слушать лепет Лорны Деверз, боюсь, схвачу факел и подожгу сам себя.
Миссис Деверз являла собой лишь одну из причин нежелания Себастьяна вернуться в праздничное общество. Главная же причина стояла сейчас около него в бело-голубом платье и действовала на организм крайне отрицательно.
– Скажешь тоже! – Клер рассмеялась и шагнула к скамейке.
– Уверяю, даже самосожжение покажется не столь ужасным, как глупые истории о Мисси и Поппете.
– Трудно сказать, кто хуже – Лорна или ее Рич.
– Ее сын – полный идиот.
– Рич ей вовсе не сын. – Клер села на скамейку, и Себастьян сдался, принимая судьбу мученика. – Он ее пятый муж.
– Ты серьезно?
– Вполне. – Она откинулась на кованую спинку и почти растворилась в густой тени. – А у меня свои проблемы. Если еще хоть раз услышу, как мать утверждает, будто я пишу женские романы, боюсь, действительно схвачу факел и подожгу. Но только не себя, а ее.
– Что плохого в ее словах? Что тебя так раздражает?
Лунный свет пробивался сквозь листву кизила и рисовал узоры на щеке и губах Клер. Фантастических губах, заставлявших гадать об их вкусе. Так ли они восхитительны как кажется?
– Меня раздражают не столько сами слова, сколько их причина. Родная мать меня стесняется. – Уголки губ поднялись в легкой улыбке. – Ну что, кого еще бросим в костер? Кроме Лорны и Джойс?
Себастьян наклонился и поставил стакан на землю. Потом оперся локтями о колени и пристально вгляделся в темноту. Увидел очертания отцовского дома и свет фонаря на крыльце, над красной дверью.
– Любого, кто посмеет сказать, что мои отношения с отцом в дерьме.
– Но твои отношения с Лео действительно оставляют желать лучшего. Тебе придется приложить усилия и поработать. Моложе он, к сожалению, уже не станет.
Себастьян повернулся к сидящей на другом конце скамьи лицемерке:
– Алло! Это кастрюля? Звонит чайник.
– И что же должна означать сия неожиданная аллегория?
– А то, что прежде чем давать советы, неплохо было бы вплотную заняться отношениями с собственной мамочкой.
Клер сложила руки на груди и решительно взглянула на белые полосы рубашки. Сейчас они казались самой заметной частью Себастьяна.
– Моя мать – совершенно невозможная женщина.
– Невозможная? Знаешь, если за несколько последних дней я чему-то и научился, то лишь тому, что всегда существует возможность компромисса – даже в самых невозможных случаях.
Клер открыла рот, чтобы поспорить, однако так ничего и не сказала. Для нее компромиссы закончились несколько лет назад.
– Бессмысленно даже пытаться. Ей не нравлюсь я, не нравится мое поведение, не нравится моя работа. Ничего не нравится. И никогда не понравится. Всю жизнь я пытаюсь заслужить ее одобрение и всю жизнь доставляю ей одни лишь разочарования. Оставила юношескую лигу, потому что не хватало времени, и с тех пор не состою ни в одной из благотворительных организаций. Мне тридцать три, я одинока и до сих пор не подарила матери ни внука, ни внучку. Она считает, что я трачу жизнь впустую. Собственно говоря, единственный поступок в жизни, который она одобрила, – это помолвка с Лонни.
51 
