Особенно,... 
128 
– Больно, – говорит драугр и пробивает пальцами кожу.
Он рвет быстро, но медленно. Алекс слышит, как внутри лопаются полые струны сосудов. И как грохочет кровоток, спеша получить свободу.
Алекс тоже свободен – драугр отпускает его. Алекс истекает кровью. Он зажимает рану пальцами и тонет.
Холодно.
Тяжело.
Море вновь раскатывает нефритовые шали, которые чернит Алексова кровь.
Ниже… тише… умирать не страшно. Главное, что Нагльфар ушел. Теперь у них есть шанс.
Главное…
Чешуйчатые руки обнимают его. Темные волосы опутывают коконом, который тотчас наполняется воздухом. Много-много мелких пузырьков слепляются вместе, словно виноградины на ветви. И этот воздух, как виноград, можно есть.
Наверное.
Алекс еще видит лицо, круглое и плоское, как камбала. И рот-присоску видит. И не удивляется, когда она приникает к одной дыре.
Но и вторая не остается свободной.
Алексу все равно. Он закрывает глаза.
Умирать действительно не страшно. Море баюкает, море поет колыбельную голосами китов и русалок. Так стоит ли сопротивляться этой музыке?
Хорошо ведь.
– Знаете, молодой человек, по-моему вы вдосталь наигрались в мертвеца. Пора вставать, – сказано это было на редкость мерзким, скрипучим голосом.
Алекс не шелохнулся.
Несомненно, он был жив, во-первых, потому что зверски болели голова и горло. Во-вторых, было мокро. В-третьих, его тошнило.
– Или вы вознамерились продемонстрировать, что слишком долго был в саду теней?
В каком саду? В море да – был. И не сказать, чтобы пребывание это понравилось. Более того, закончилось оно летальным исходом, который был кем-то отменен.
Снот?
– Бросьте притворяться, – у кошки голос другой. И кошку убили. Алекс видел. – Ваши мысли на редкость громки и неуклюжи. А поведение и вовсе выходит за всякие рамки приличий.
– Идунн, он такой миленький!
– Одунн, он не миленький вовсе, а маленький!
– Миленький!
– А я сказала, что маленький!
– Не такой уж и маленький… зато…
– …вкусный! – два голоса – хотя два ли? – слились в один, и Алекс не выдержал, открыл глаза.
Небо. Плоское. Близкое. Грязное. Сплетенное из паутины, клочья которой свисают до самого Алексова лица. В пересечении нити скреплены прозрачными каплями, которые дрожат, дрожат, но не падают.
Где он?
– Он очнулся!
– Проснулся!
– Очнулся!
– Тихо. Обе. Молодой человек, я буду вам премного признательна, если вы все-таки проявите немного уважения к старой женщине, которая испытывает крайние неудобства, беседуя с вами, лежащим. Не говоря уже о том, что беседовать с мертвецами – признак маразма. А я пока далеко не в маразме.
– Где я, – спросил Алекс и потрогал губу языком.
– Здесь! – хором ответили ему, а потом вцепились в руки и дернули, заставляя сесть.
– Он миленький!
– Маленький!
– А я говорю…
Держали крепко – не вырвешься. Алекс и не пытался. У него осталось одно-единственное желание – доиздохнуть. В голове бухало. Горло саднило. А перед глазами и вовсе все плыло, качалось, превращаясь в серый вязкий кисель.
– Одунн, накрой его. Идунн принеси вина. Поверьте, молодой человек, ничто так не восполняет потерю крови, как хорошее ромейское вино. Помнится, было время, когда каждый корабль, которому случалось попадать в эти воды, спешил порадовать меня бочонком-другим… иногда в бочонках попадалось не только вино. А у вас на редкость горячая кровь. Я бы сказала, что характерно горячая… не такая на вкус, как южная, у той все же совершенно особый букет и терпкое послевкусие, но все-таки горячая.
Усадили. Уложили руки на деревянные подлокотники и тотчас перевязали липкими лентами. Точно такие же схватывали шею на манер воротника.
Все-таки не умер.
– Где я? – повторил Алекс.
– Вы на редкость неоригинальны. А ко всему утомительно невежливы. Не кажется ли вам, что правила хорошего тона требуют сначала представиться, а уж потом терзать гостеприимных хозяев, благодаря которым вы до сих пор живы, вопросами?
Второе кресло проступало из кисельной серости. Сиденье было сделано из огромного панциря морской черепахи. Спинку украшали витые раковины, и каждую венчала крупная, с кулак, жемчужина. Сидела же на кресле старушка в красном платье, казавшемся чересчур объемным для исхудавшего ее тела. Лицо ее было сморщенным, как изюмина. Редкие седые волосы спускались до самого пола.
128 
