Отвислые веки полнились слезами, старуха причитала.
– Мальчишка твой? – повторил вопрос Инголф и зацепился за старушачий взгляд.
– Чужой. Как есть чужой. Пришел. Сел. Сидел. Сдох бы, если бы не Матушка Вала. Добрая она… – старуха запнулась и выдавила из себя правду. – Варг попросил приглядеть. Я приглядела. Мальчишечка хороший. Хороший… я его выходила. И говорить начал. Поначалу-то ни-ни. А я пригрела, словечко сказала и… жили-поживали, добра наживали. Нажили полный дом. И где награда-то? Как он Матушке Вале отплатил?
– Мальчишка?
Обычно Инголф не задавал вопросов, опасаясь нарушить связь с объектом, но старухе поводок не требовался – крохотного толчка хватило.
– Воробей славный… славный Воробышек… я была к нему добра… я была добра! Я сделала все… и отдала мальчишку. Хотела предупредить. Хотела… сказала бы – беги, Воробей. Но куда ему бежать? Чему должно – то и случится. И ты, гончак Рейса-Ровы, не побежишь дальше, чем поводок отпустят. Думаешь, сам идешь? Ведут! Меня вели-вели и привели… бросили… позабыли… сироту-сиротинушку.
Скулила она без прежнего надрыва, хотя плечи продолжали дергаться, вырываясь из паралича.
– Наклонись… скажу… хочешь знать? Все тебе скажу.
Инголф наклонился. От старухи смердело скорой смертью, и запах этот шевелил волосы на затылке, но Инголф был сильнее запаха.
– Не бегай. Жди. Он не оставит мальчишку. Придет. А там ты. Вот потеха будет, правда?
– Правда.
– Только ты ж побежишь… глупая гончая. Себя не переломить, верно? Сделай доброе дело, а? Убей старушку! Убей, убей… я устала тут сидеть. Устала и вот… а он не отпустит. Обещал придти. И где теперь?
– Ты сама умрешь, – подумав, ответил Инголф. – Скоро.
– Умру? Чуешь? Это хорошо. Славный песик. Не уходи. Посиди рядышком. Рядом, рядом… Я тебе скажу… все про него скажу. Лжец! Ложь убивает мир. Хорошо, что собаки врать не умеют.
Инголф сел на ковер и скрестил ноги.
– И я врать не стану. Скажи, ты знаешь, зачем богам нужны дети?
Глава 7. Кое-что о варгах.
Доктор Вершинин подходил к дому с опаской. Недавний дождь отмыл здание почти добела, оставив лишь смоляные разводы на торцевой стене. Там же старый куст сирени выкинул белую свечу, словно капитулировал перед грядущей жарой.
Капитуляция – неплохая в сущности идея. Кошмары исчезнут. Жизнь наладится. А совесть… как-то же с совестью ладят.
Парню и вправду не выжить.
Но вдруг случится чудо?
– Вдруг? – спросил Вершинин котенка, который за прошедшие дни вытянулся и порыжел. По хребту его протянулась золотая полоса. Ворсинки были жесткими, колючими, как если бы и вправду сделанными из металла.
– Но вот скажи, что мне от этого чуда? Если разобраться, то… смысла в чудесах никакого.
Есть не хотелось. Вершинин плеснул в кружку спирта, подумал и вылил в умывальник, смывая этанолом грязь с единственной целой тарелки. На душе было тошно, и урчание Аспирина ничуть не унимало тошноту.
Много ведь не потребуют… просто отвернуться.
Он и отворачивался, не желая видеть каменные лица, которые вырастали на стенах пещеры, как волдыри на обожженной терракотовой шкуре. И волдырями же лопались, выплескивая смесь гноя и кремния. Осколки били прицельно, по губам, по глазам.
– Узнаешь? – его мучитель сидел в кресле, и во?роны привычно хранили его покой. – Ты узнаешь этих людей?
Сегодня Варг был особенно бледен. Его косы слились с плащом, а по шерсти соболей скакали крохотные молнии статических разрядов.
– Узнаешь?!
Очередное лицо набухало на выступе. Пробивался из камня нос, тянул за собой узкие щеки и массивные надбровные дуги. Последним выбрался скошенный подбородок со старым шрамом.
– Уссснаешь? – спросили губы, с трудом проталкивая слова. И следом за ними – рвоту.
Его и в человечьем обличье рвало, долго, мучительно, насухую. И в самом конце – кровью.
– Зачем ты их показываешь? – Вершинин сумел посмотреть в глаза мертвецу и только тогда понял – мертвец слеп. Веки его прочно сшиты суровой ниткой.
– Затем, что хочу тебя понять. Ты убил этого человека. Ты убил и остальных.
– Я не сумел помочь.
– Убил, – Варг взмахнул рукой, останавливая движение камня.
– Нет!
– Морозова Анна. Пятнадцать лет. Ожог четвертой степени.