Глава одиннадцатая

Неделя в Александрии пролетела для Лайонела и Моны как один миг — миг безмятежного счастья.

С какой радостью узнала Мона, что им не придется возвращаться в Каир! Лайонела перевели в Вену — так образовался у него неожиданный недельный отпуск.

Одежда и драгоценности Моны приехали из Каира поездом, и вместе с ними она села на пароход, отплывающий из Александрии в Неаполь. Стоя на палубе и озирая огромную Александрийскую гавань, где бок о бок покачивались на волнах суда под флагами всех стран, она благодарила небеса за то, что покидает Египет.

«Ненавижу эту страну! — думала она. — Эту жару, вонь, людей!»

Но сама понимала: больше всего она ненавидит Чар, ибо при одном воспоминании о ней чувствует себя грязной.

Ну что ж, решительно сказала она себе, даже это я готова выносить ради того, чтобы быть с Лайонелом. Чтобы стирать с его лица морщины заботы и тревоги, чтобы рядом со мной он дурачился, как мальчишка, и снова безоглядно любил жизнь.

Ведь не только она страдала от этого неестественного существования. Лайонел, человек сильный и страстный, любил ее всеми силами души, и фальшивая семейная жизнь была для него постоянным мучением.

Энн действовала ему на нервы. Даже не будь Моны, едва ли она могла стать хорошей женой для умного мужчины, ищущего в женщине чуткую и близкую по духу собеседницу. Энн была рассудительна, прямолинейна и полностью лишена воображения.

Дав согласие выйти за Лайонела, она не сомневалась, что на этом ее задача выполнена — дальше все будет как в сказке: «жили долго и счастливо». От семейной жизни она не ожидала ни неожиданных поворотов, ни страстей, ни тревог.

Она даже не представляла себе никаких семейных треволнений, разве только тех, что связаны с деньгами или с переездами. Проблемы душевной жизни, своей или чужой, Энн не занимали: для нее мир делился на черное и белое, без полутонов, и в собственном замкнутом мирке она имела дело только с белым.

Жизнь свою она заполняла мелочами: хозяйственными хлопотами, покупками, непритязательными развлечениями. Дипломатия ее не занимала — интриги лидеров и вождей оставались недоступны ее пониманию, да она и не старалась их понять.

Горизонт ее ограничивался домом и детьми, которых она воспитывала строго и разумно, стараясь и не пренебрегать ими, как модные современные мамаши, и не баловать.

Иными словами, Энн стала бы идеальной женой какому-нибудь добропорядочному, рассудительному, вполне заурядному человеку. Но Лайонел заурядным не был.

Он был умен и талантлив — ему прочили блестящую карьеру — и, как многие талантливые люди, страдал от частых перепадов настроения: за гордыми взлетами следовали падения в пучину отчаяния.

Однако он научился так держать себя в руках, что для всех знакомых и даже друзей оставался всегда одинаковым: любезным, остроумным, безупречно сдержанным.

Лишь Мона знала, как мучает его порой уныние и неверие в собственные силы, знала и мучилась вместе с ним.

С ней он делился всеми своими заботами и тревогами, зная, что она поймет и посочувствует, что она одна способна спасти его от самого себя и разогнать черные тучи его отчаяния.

Порой она с улыбкой думала о том, как много знает и какую ценность представляли бы ее знания для иностранных шпионов. Без сомнения, многие свои успешные переговоры, составившие ему славу, Лайонел провел удачно благодаря ободрениям и советам Моны.

  54