146 
У него были все основания выглядеть довольным собой! А у Ричарда были все основания обнять его и горячо поцеловать. И кто в такой момент задумался бы над случайным напоминанием о натертой пятке?
Мы вдвоем с Рэйфом усердно переносили на новую карту значки с грязной холстины. Работали мы изо всех сил, потому что Ричард торопился выступить до того, как добытые Рэйфом сведения устареют. К вечеру мы закончили: вычертили карты отдельно для южного и западного секторов, в масштабе, согласно которому пятидесяти шагам соответствовала не длина фаланги большого пальца, а мера, равная размаху рук. Потом пришел Ричард и для проведения окончательного военного совета потребовал к себе герцога Бургундского Гуго, обоих великих магистров — тамплиеров и госпитальеров, Хьюберта Уолтера, графа Альженейского и еще двух других. На нем была свежая рубашка и чистая туника, а на голове лежал золотой обруч, служивший короной. Он приказал принести свечи, светильники, хорошего вина, тонкие пластинки, ароматизированные драгоценным имбирем, засахаренные фрукты, миндаль, фиги, финики и апельсины. Среди собравшихся уселся и Рэйф с рулоном карт под мышкой, готовый к разъяснениям. Я незаметно выскользнул из шатра. Днем привезли почту — пришли письма из Акры, в том числе одно мне. Не от миледи, а от Анны Апиетской. Занятый картами, я не мог оторваться, чтобы прочесть его, и теперь читал при свете факела, присев на корточки рядом с жаровней стражников — весенние вечера были все еще холодными.
Дорогая Анна! Простите, если я обидел вас. Никто не увидит этой рукописи кроме вас, ее заказавшей. Я надеюсь и даже рассчитываю на то, что когда вы будете ее читать, я буду, упившись до смерти, валяться в могиле. Ну и что? Дорогая, дорогая Анна Апиетская, вы написали мне, что миледи получила все мои письма и что они облегчали ее страдания. После Арсуфа и Яффы я выслал вам свои записи, в надежде на то, что они смогут опровергнуть ходившие слухи. Судя по вашему письму, я, видимо, достиг цели. Очень благодарен вам за это.
Но это письмо, дошедшее до меня через бесконечные песчаные мили, возможно, написанное в комнате, где дышала и двигалась во всей своей красе Беренгария, расстроило меня. Я смотрел в прошлое с его туманными воспоминаниями, в настоящее с его странностями и неопределенностью, и будущее представилось мне пустым и безнадежным. Казалось странным, что я только что был погружен в вычерчивание карт, чувствуя себя совершенно счастливым. О, разумеется, для несчастного мученика на дыбе почти ничего не изменилось.
Я искал утешения там, где точно знал, что найду его, и теперь, сквозь приятную сгущающуюся дымку, обволакивающую меня бесчувственностью и беспечностью, лишь отдаленно осознавал происходившее в пространстве, окружавшем шатер Ричарда. От него выходили гости. Факел высветил накидку цвета сливы на плечах Гуго Бургундского, длинный белый плащ великого магистра тамплиеров. Я поднялся и двинулся вперед. В те дни я был нужен Ричарду, и он словно не замечал, пьян я или трезв.
Я увидел лицо старого альженейца, серое и затвердевшее как камень, по глубоким морщинам которого текли скупые слезы, лицо Хьюберта Уолтера, темно-багровое, искаженное гневом. Я взглянул на Ричарда. Передо мной был человек, получивший смертельную рану, понимающий, что ранен, и не чувствующий ничего, кроме удивления, что удар нанесен именно так, именно в этот момент, бесповоротно и окончательно.
Граф Альженейский положил руки на плечо Ричарда и тихо проговорил:
— Милорд, как бы я хотел найти слова, которые утешили бы вас.
Только это и можно сказать человеку, чья рана не оставляет надежды ни на утешение, ни на помощь.
— Все слова уже сказаны, — глухо отозвался Ричард, неуклюже прошел мимо стола, где стекал воск со свечей, догоравших среди кубков, подносов с фруктами и вычерченных нами карт, и опустился на кровать.
Едва его голова коснулась подушки, как золотой обруч упал, на минуту остановился на ребре, покатился по полу и застыл на голой, вытоптанной земле. Хьюберт Уолтер нагнулся и поднял его. Взяв обруч обеими руками, он сурово произнес:
— Еще не сказаны слова проклятия: тот, кто благословил тебя, да будет благословен, а тот, кто тебя проклял, да будет проклят. Всемогущий Бог, чьим словом и властью возложена моя роль на меня, Уолтера Солсберийского, в день моего назначения, вынеси теперь свой приговор Филиппу, королю Франции, и иже с ним Гуго, герцогу Бургундскому. Они вступили в сговор, цель которого — вернуться домой в момент, когда истинным христианам надлежало сообща освободить святые места, где твой сын и наш господь Иисус Христос творил чудеса свои и пролил свою священную кровь. Всемогущий Боже, да будут они тобою прокляты во веки веков. Порази, молю тебя, их ум, тело и душу; да загниет их плоть, да иссохнет жизненная сила, да будут их жены бесплодны, дочери станут шлюхами, а сыновья перестанут им повиноваться. Навлеки на них болезни и нищету, и да возьмет их себе отец лжи в этом мире, и в мире после него, чтобы они вечно ступали по самой нижней дороге ада. — Он помолчал, глубоко вздохнул, и словно пурпуровый свет озарил его лицо. — Во имя отца, и сына, и святого духа. Аминь.
146 
