Что я могу вот так, вдруг, броситься в твои объятия и ни чуточки об этом не сожалеть? Что ты можешь быть не только другом, не только спутником, что ты можешь меня полюбить?
Листья шелестели над головой…
«Я люблю тебя, Женька».
– Арис, а ты правду сказал?..
– Кажется, я тебе не врал до сих пор.
– Ты… правда меня любишь?
Он поднял руку, пальцы коснулись моих волос.
– Правда.
Наверное, я хотела услышать другие слова. Но и этого единственного хватило, чтобы сердце кувыркнулось и замерло. И все-таки… я отодвинулась, едва-едва, но Арис заметил и убрал руку. Сел, прислонившись спиной к дереву.
За лугом горело все ярче. Горыныч отвернулся и смотрел туда, но мне сейчас не было дела до пожаров. Хотелось нарушить это неприятное молчание и как-то закончить неудачный, неловкий разговор, но я легла на коврик, подложила под щеку ладонь. Смотрела на темный профиль сидящего под кленом человека и радовалась тому, что сейчас мы – вдвоем, и что вне зависимости от моих сегодняшних слов и поступков, от сомнений и недоговорок – завтра утром Арис все так же будет рядом. Нет, не потому, что любит. Просто потому, что это – Арис.
* * *
Спалось плохо. Сомнения, опасения, неприятный осадок, оставшийся после вечернего разговора – все перепуталось, и то и дело откуда-то из-под земли слышалось недовольное ворчание и шепот: «Пустошь, Пустошь». Не раз и не два эти настойчивые, требовательные голоса вырывали меня из сна, заставляя открыть глаза, смотреть на жемчужные узоры незнакомых созвездий и уговаривать мысленно: «Завтра, завтра»…
Первое, что я увидела утром, было небо – высокое и прозрачное. Горыныч сидел рядом, неторопливо разворачивая завтрак. Достал из сумки затерявшуюся на дне конфету в зеленом фантике и положил на расстеленное полотенце, ближе ко мне.
– Выспалась? – спросил.
Я кивнула и осторожно уточнила:
– А что?
– Да так, – он нахмурился. – Шумело что-то в лесу. Змеи почуяли, как будто прямо здесь, под землей.
На всякий случай я пожала плечами. Горыныч щурился, словно от яркого солнца, хотя мягкие утренние лучи едва пробивались под густую листву. И не смотрел в глаза.
Конфета одиноко лежала на усыпанном крошками полотенце. Я подняла ее. Зашелестел радостно блестящий фантик, запахло шоколадом.
– Давай пополам?
– Давай, – согласился Арис и подставил ладонь.
Но раньше, чем я успела располовинить конфету, на ладонь Горыныча упал кленовый лист. Ярко-желтый. И мы с Арисом одновременно подняли головы.
Крона приютившего нас старого клена была вызолочена на треть.
– Что это? Ранняя осень?
– Вряд ли. Вчера этого не было, – Горыныч подошел к дереву, тронул кору.
Наше, – сказали тени.
Арис звал Буся, после – хозяина леса. Никто не откликнулся. А я поняла, что очень скоро в лесу будет еще одно мертвое дерево.
К дороге возвращались торопливо, глядя по сторонам, отмечая золотые пятна в зеленых кронах. За поворотом вновь открылся вид на долину, где вчера была аномалия: кусочек нашего мира исчез, но вместо сочно-зеленого луга желтел сухостой, грязно-рыжие сады казались безжизненными, и только речка змеилась по долине, отражая небо.
Среди желто-серой травы поблескивали под солнцем несколько черных валунов – словно огромные осколки каменного угля. Спустившись с холма, мы с Арисом подошли ближе – рассмотреть. Под землей торжествующе бурлило и шипело. Моя б воля – бежали бы отсюда сломя голову. Но Горыныч не слышал голоса черноты, а потому смело шел по мертвой траве прямо к этим странным камням.
Не дошел – остановился в нескольких шагах, развернулся и, взяв меня за руку, потащил прочь.
– Это тоже аномалия, – проговорил он. – Только из какого-то другого мира.
Чернота покружила у камней, а потом вновь поползла следом за нами, настойчиво подгоняя:
Пустошь, скорее!
Речку перешли по шаткому мостику.
Чужое, чужое…
Доски подо мной скрипели, колени подгибались. Вцепившись в поручень, я смотрела в отражение неба, и под легкой рябью мне почудилось что-то страшное, злое…
Чужое, чужое…
Нога соскочила с узкой доски, но Арис подхватил меня, не дав упасть в воду. Взял под локоть и помог дойти до берега.
– Голова закружилась, – я пожала плечами, стараясь выглядеть как можно беззаботней: – Наверное, от жары.