Особенно,... 
82 
Она не отодвинулась от обеденного стола, не изменила позы, словом, ничем не обозначила начала. Я только увидел, как кровь прилила у нее к щекам с первой же строчкой: «Я пью за разоренный дом…» Это был «Последний тост», тогда еще нигде не напечатанный. Потом, почти без паузы, она прочитала «От тебя я сердце скрыла, словно бросила в Неву…». И еще одно стихотворение 20-х годов, тогда же затерявшееся, как она сказала, в каком-то журнале, – «Многим»…
Больше она ничего не захотела читать…
В. Я. Виленкин.
Из книги «В сто первом зеркале»
Описанный В. Я. Виленкиным обед состоялся в июле 1938 года. В это время сын Анны Андреевны, арестованный еще в марте, находился под следствием, И она часами простаивала в тюремных очередях.
* * *
В очереди у «Крестов»
Молочница поставила бидон на снег и громко сказала: «Ну! У нас сегодня ночью последнего мужика взяли».
Я стояла в очереди на прокурорской лестнице. С моего места было видно, как мимо длинного зеркала (на верхней площадке) шла очередь женщин. Я видела только чистые профили – ни одна из них не взглянула на себя в зеркало…
Адмирал Чичагов сказал на свиданье с женой: «Ils m'ont battus»[45]. (20-ые годы.)
Во время террора, когда кто-нибудь умирал, дома его считали счастливцем, а об умерших раньше матери, вдовы и дети говорили: «Слава Богу, что его нет».
Посадить кого-нибудь было легче легкого, но это не значило, что вы сами не сядете через 6 недель.
Анна Ахматова.
Из «Записных книжек»
Лондонцам
- Двадцать четвертую драму Шекспира
- Пишет время бесстрастной рукой.
- Сами участники грозного пира,
- Лучше мы Гамлета, Цезаря, Лира
- Будем читать над свинцовой рекой;
- Лучше сегодня голубку Джульетту
- С пеньем и факелом в гроб провожать,
- Лучше заглядывать в окна к Макбету,
- Вместе с наемным убийцей дрожать, —
- Только не эту, не эту, не эту,
- Эту уже мы не в силах читать!
29 сентября 1940
Один идет прямым путем…
- Один идет прямым путем,
- Другой идет по кругу
- И ждет возврата в отчий дом,
- Ждет прежнюю подругу.
- А я иду – за мной беда,
- Не прямо и не косо,
- А в никуда и в никогда,
- Как поезда с откоса.
1940
Уж я ль не знала бессонницы…
- Уж я ль не знала бессонницы
- Все пропасти и тропы,
- Но эта – как топот конницы
- Под вой одичалой трубы.
- Вхожу в дома опустелые,
- В недавний чей-то уют.
- Все тихо, лишь тени белые
- В чужих зеркалах плывут.
- И что там в тумане – Дания,
- Нормандия, или тут
- Сама я бывала ранее,
- И это – переиздание
- Навек забытых минут?
1940
То, что я делаю, способен делать каждый…
Прокаженный [46] молился…
В. Брюсов
- То, что я делаю, способен делать каждый.
- Я не тонул во льдах, не изнывал от жажды
- И с горстью храбрецов не брал финляндский дот,
- И в бурю не спасал какой-то пароход.
- Ложиться спать, вставать, съедать обед убогий
- И даже посидеть на камне у дороги,
- И даже, повстречав падучую звезду
- Иль серых облаков знакомую гряду,
- Им улыбнуться вдруг, поди куда как трудно.
- Тем более дивлюсь своей судьбине чудной
- И, привыкая к ней, привыкнуть не могу,
- Как к неотступному и зоркому врагу…
- Затем, что из двухсот советских миллионов,
- Живущих в благости отеческих законов,
- Найдется ль кто-нибудь, кто свой горчайший час
- На мой бы променял – я спрашиваю вас?
- А не откинул бы с улыбкою сердитой
- Мое прозвание как корень ядовитый.
- О Господи! воззри на легкий подвиг мой
- И с миром отпусти свершившего домой.
Январь 1941
Фонтанный Дом
Надпись на книге «Подорожник»
- Совсем не тот таинственный художник,
- Избороздивший Гофмановы сны, —
- Из той далекой и чужой весны
- Мне чудится смиренный подорожник.
- Он всюду рос, им город зеленел,
- Он украшал широкие ступени,
- И с факелом свободных песнопений
- Психея возвращалась в мой придел.
- А в глубине четвертого двора
- Под деревом плясала детвора
- В восторге от шарманки одноногой,
- И била жизнь во все колокола…
- А бешеная кровь меня к тебе вела
- Сужденной всем, единственной дорогой.
18 января 1941
45
«Они меня били». – франц.
46
Это сатирическое, по сути, стихотворение написано как бы от лица Льва Гумилева и таких, как он, «прокаженных» – советских, сталинских политкаторжан. Последнее двустишие перекликается со знаменитой строфой из «Реквиема»:
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
82 
