Тень

• Всегда нарядней всех, всех розовей и выше,
• Зачем всплываешь ты со дна погибших лет
• И память хищная передо мной колышет
• Прозрачный профиль твой за стеклами карет?
• Как спорили тогда – ты ангел или птица!
• Соломинкой тебя назвал поэт.
• Равно на всех сквозь черные ресницы
• Дарьяльских глаз струился нежный свет.
• О тень! Прости меня, но ясная погода,
• Флобер, бессонница и поздняя сирень
• Тебя – красавицу тринадцатого года —
• И твой безоблачный и равнодушный день
• Напомнили… А мне такого рода
• Воспоминанья не к лицу. О тень!

9 августа 1940

Вечер

В середине тридцатых годов в жизни Ахматовой возник новый и, как ей казалось, очень серьезный поклонник. Врач-патологоанатом Владимир Гаршин. Владимир Георгиевич был женат, много работал, и тем не менее, в отличие от Гумилева, никогда не говорил Анне Андреевне, что ему с ней «возиться не в пору».

Соседка из жалости – два квартала…

• Соседка из жалости – два квартала,
• Старухи, как водится, – до ворот,
• А тот, чью руку я держала,
• До самой ямы со мной пойдет.
• И станет над ней один на свете,
• Над рыхлой, черной, родной землей
• И позовет, но уже не ответит
• Ему, как прежде, голос мой.

15 августа 1940

Появление Гаршина ускорило разрыв с Пуниным.

Не недели, не месяцы – годы…

• Не недели, не месяцы – годы
• Расставались. И вот наконец
• Холодок настоящей свободы
• И седой над висками венец.

• Больше нет ни измен, ни предательств,
• И до света не слушаешь ты,
• Как струится поток доказательств
• Несравненной моей правоты.

7 ноября 1940

Анна Ахматова. Лето 1936 г.

В трудные годы Анна Ахматова решительно отказывалась от публичных выступлений. Даже в дружеских компаниях держалась отчужденно. Ее внутреннее состояние очень точно передает четверостишие:

• И вовсе я не пророчица,
• Жизнь моя светла, как ручей.
• А просто мне петь не хочется
• Под звон тюремных ключей.

Именно такой запомнил ее писатель В. Я. Виленкин, в ту пору (1938 г.) работавший литературным секретарем В. И. Качалова (и Качалов, и Виленкин, как и многие актеры МХАТа, были почитателями поэзии Ахматовой).

* * *

Мы были приглашены к известному ленинградскому любителю искусства и коллекционеру И. И. Рыбакову, по профессии юристу, с которым дружили Коровин, Головин, Добужинский и многие другие крупнейшие художники. Жил он с женой и дочерью в огромной квартире на Кутузовской (б. Французской) набережной. Картины встретили нас уже на площадке лестницы. В комнатах они занимали все стены, и чего-чего тут только не было, начиная с живописи XVIII века и кончая «Миром искусства»…

Мы с Вербицким (артист МХАТа. – Ред.) пришли первыми и рассматривали все эти сокровища, когда в передней раздался звонок…

Ахматова вошла в столовую, и мы встали ей навстречу. Первое, что запомнилось, это ощущение легкости маленькой узкой руки, протянутой явно не для пожатия, но при этом удивительно просто, совсем не по-дамски. Сначала мне померещилось, что она в чем-то очень нарядном, но то, что я было принял за оригинальное выходное платье, оказалось черным шелковым халатом с какими-то вышитыми драконами, и притом очень стареньким – шелк кое-где уже заметно посекся и пополз.

Анну Андреевну усадили во главе стола, и начался обед, роскошный, с деликатесами и сюрпризами, очевидно, тщательно продуманный во всех деталях. Одна только сервировка чего стоила! Для закусок – тарелки из киевского стариннейшего фаянса, суп разливали не то в «старый севр», не то в «старый сакс». В этом своем странноватом халате Анна Андреевна, по-видимому, чувствовала себя среди нас, парадно-визитных, как в самом элегантном туалете. Больше того, что-то царственное, как бы поверх нас существующее и в то же время лишенное малейшего высокомерия сквозило в каждом ее жесте, в каждом повороте головы… Мы все смотрели на нее в ожидании и надежде, не решаясь ее просить читать, но она тут же сказала сама, как-то полувопросом: «Ну что же, теперь я почитаю?»

  81