Особенно,... 
25 
Все ему казалось дурацким сейчас. И этот косой потолок над головой, и кровать с ярким лоскутным одеялом – явно из тех, что продаются в магазинчике «Умелец», и оборочки на оконных занавесках в цветочек. Раздражение крепло в нем, но тут лежавшая рядом Даниэлла пошевелилась, устраиваясь поудобнее. Стоило ему лишь увидеть, как из-под ее локтя показалась грудь с розовато-коричневым соском, раздражение разом исчезло.
Господи!
Желание притронуться, поцеловать, стиснуть ее груди ладонями стало почти невыносимым. Чарльз почувствовал, что его мужская плоть разбухает, наливается. Стоит лишь слегка придвинуться к этому роскошному телу, развернуть его к себе – и можно будет погрузиться в глубину женского лона, окруженного мягким золотистым пушком... Он заставил себя отвернуться. Но все его существо тут же весьма недвусмысленно запротестовало: напряжение между бедер переросло в настоящую физическую боль. Чарльз тем не менее продолжал бороться с искушением, сулившим потрясающий экстаз. Он уже испытал те мгновения, когда тысячи звезд будто вспыхивают внутри, когда волна за волной накатывает дрожь исступления и все исчезает, растворяется в последнем, сладчайшем миге соития... От навязчивого наваждения его избавили часы, которые попались ему на глаза, как только он потянулся к Даниэлле рукой. Он сразу вспомнил: следовало позвонить матери и извиниться, что он не приехал на ужин.
Чарльз усмехнулся. Какое значение имеет, опоздал он или нет. Конечно, чтобы ее не расстраивать, нужно было все-таки позвонить. Но разве мог сын признаться матери в причине, побудившей его отменить свой визит. А уж сестре и подавно!
Вот ведь как бывает: когда он предложил Даниэлле отправиться в спальню, то был совершенно уверен, что поднимается по ступенькам, отлично известным такому ходоку, как Дейв, а оказался... первым.
Чарльз едва не застонал, вспомнив, как лихорадочно раздевал ее, порвав бретельку лифчика, как упали на коврик кружевные белые трусики. Он обомлел, пораженный совершенством этого роскошного тела. Скрывать такие формы мешковатой одеждой – преступление. Тонкую талию подчеркивали пышная, словно налитая грудь и округлые, скульптурно очерченные бедра. Ноги, которые он раньше видел обутыми в грубые плоские башмаки, оказались на редкость длинными и стройными, с узкими изящными лодыжками и крутым подъемом.
Жадно рассматривая ее, Чарльз обратил внимание, что Даниэлла нервничает. Он расценил это как некое жеманство, чисто женскую манеру изображать смущение, стыдливость. Впрочем, у него не было оснований считать Гифорд распущенной. Те отношения, которые связывают Даниэллу с Дейвом, могли быть обусловлены ее излишней доверчивостью, которой тот все же не сумел до конца воспользоваться... Грубым и напористым оказался он сам, Чарльз Меррей. Крепость и не думала обороняться перед обрушившимся на нее штурмом. Нетерпеливо и стремительно он вошел в нее, пронзив до самой глубины. И тут она громко вскрикнула, оглушенная болью, закусила губу... Господи, какой же он идиот! Лишь спустя мгновение, ошеломленный, он обуздал себя. С величайшей осторожностью стал овладевать ею, наслаждаясь и доставляя наслаждение той, что распласталась под ним. С радостью он почувствовал миг, когда, распаленная, она сама стала подаваться ему навстречу, подчиняясь его ритму, вздымаясь бедрами, постанывая в нетерпении. Если он чересчур удалялся, обвивала ему спину ногами, притягивая к себе, вряд ли сознавая при этом, с какой силой возбуждает в нем страсть.
Возможно, именно поэтому он и потерял голову. С тех пор, как утихла лихорадка молодости, ему ни разу не довелось испытать радость полного, всепоглощающего единения с женщиной. Чарльз не чурался интимных отношений, но никогда не афишировал их. И вообще, по большому счету был человеком порядочным.
Во всяком случае до сегодняшнего дня, горько усмехнулся он. Хотя вспоминая, как самозабвенно Даниэлла отдавалась ему, мог винить в случившемся не себя одного, а их обоих... Себя, впрочем, больше. Ведь он все равно, даже знай наперед об ее девственности, овладел бы ею – столь сильно было бушевавшее в нем вожделение.
Как бы то ни было, Даниэлла даже не пыталась остановить его. Не провоцировала, но и не сопротивлялась, значит, горела не меньшим желанием...
Но все же Чарльз чувствовал себя соблазнителем. Пользуясь своей опытностью, он подвел девушку к тому сексуальному накалу, с которым нельзя совладать, разжег в ней жажду слияния и эту ее жажду утолил. Каяться теперь поздно.
25 
