81 
– Пусть Рустика и умница, но батюшка и матушка вечно переживают по ее вине.
Эмма знала причину этих переживаний. Еще не сошел снег в долинах, как Рустика заявила, что к майским праздникам уйдет жить в аббатское селение к одному молодому вдовцу, которого выбрала себе в женихи. Родители тут же воспротивились. Ренула по причине, что не желала дочери столь раннего замужества, советовала еще погулять, полюбезничать с парнями, как и было принято в Арденнах, а там Седулий и обвенчает ее с кем-нибудь. Вазо же пришел в гнев, что его дочь выбрала не жителя Белого Колодца, а монастырского лита.
Рустика же стояла на своем, плакала, стараясь найти поддержку у госпожи. Но Эмма тоже считала, что девочке еще рано торопиться стать женщиной. Она знала, что, выйдя замуж, она начнет каждый год приносить по ребенку, слабому, как и их еще не окрепшая мать, надорвется на хозяйстве, а к двадцати трем– двадцати четырем годам потеряет способность рожать и превратится в старуху. Так было здесь с большинством из женщин, и Эмма жалела понравившуюся ей девочку. Но вскоре проблема отпала сама собой. Хотя и трагически.
Весной затерянные в глуши селения подверглись нападению банд одичавших, голодных людей. И если Белый Колодец почти не пострадал благодаря умело организованной Бруно обороне, то селению Святой Губерт, несмотря на то, что и людей там было больше, и многие успели спрятаться за стеной монастыря, был нанесен немалый урон. Все деревенские постройки были сожжены, скот угнан, многих убили, в том числе и избранника Рустики.
И опять-таки монастырю помогли жители Белого Колодца. Их возглавлял бесстрашный Бруно и… Видегунд. Именно он успел предупредить о подходе лесной банды, и Эмма понимала, что лишь забота о ее безопасности заставила лесного жителя нестись прямиком в Белый Колодец, а не к своему благодетелю Седулию. Но позже он исправил свою ошибку, бесстрашно сражаясь в бою у монастыря. Даже Бруно, несмотря на свою неприязнь к «полоумному», не смог не отметить, как тот разил разбойников.
– Я бы никогда не подумал, что этот щенок так ловок и силен. А когда он приходил в ярость, то с ним никто не мог совладать.
Беда в аббатстве опять сблизила Эмму с настоятелем. И они вдвоем выступили против жестокой казни, какую местные жители уготовили для попавших в плен разбойников. Но они оказались в меньшинстве, а обозленные нападением литы из обоих селений ничего не желали слышать. Казнь была для них как праздник, они даже принарядились, захватили с собой детей и всей толпой собрались у Оленьего Креста, на общей территории двух селений, и радостно кричали и смеялись, когда выбранные палачи увечили пленных, рубили им руки и ноги, с живых сдирали кожу.
– Так было еще издревле, – грустно пояснял Эмме Седулий. – Еще в языческом Риме люди требовали кровавых зрелищ, да и в более поздние времени жестокости всегда отводилось место, дабы дьявол мог порадоваться плодами зверств, что проникли в сознание людей. Вспомните повествование преподобного Григория Турского[16], как коварные тюринги умертвляли детей франков: мальчиков повесили за срамные уды на деревьях, а девушек растерзали лошадьми. Или же клали их на дорогу, прибивали кольями к земле и прокатывали по ним груженные каменьями телеги и, переломав им кости, выбрасывали на съедение собакам и птицам. Даже коронованные особы, притом женщины – Брунгильда и Фредегунда, – творили такое…
– Довольно, отче! – резко обрывала его Эмма, заметив, как заволновался прислушивавшийся к их речам ожидавший ее Видегунд. – Записки святого монаха из Тура я и сама имею возможность проглядеть, а вам не к лицу смаковать страшные подробности.
Примирение с настоятелем открыло Эмме доступ в монастырское книгохранилище. И она зачитывалась старыми рукописями, как когда-то в юности. В этой глуши события давно минувших лет вставали перед ней как живые. Но даже романтическое настроение, какое охватывало ее, когда она читала о дивных подвигах древних греков или чудесах святых первых христианских времен, не мешало практическим подсчетам, и она невольно прикидывала в уме, что собранные в cвятом Губерте рукописи приобретены Седулием за деньги с рудника, так же как и драгоценные оклады, подсвечники литого серебра и новые золоченые дарохранительницы. И если Седулий не преследовал личной выгоды, то его гордыня требовала, чтобы всем этим владел cвятой Губерт. А дочь Эммы при этом была лишена самого необходимого. И Эмме стоило немалого труда, чтобы не высказать на этот счет ничего Седулию. Он же, в свою очередь, вдруг рьяно воспротивился ее сближению с Видегундом.
81 
