Особенно,... 
35 
Куда только девались ее напряженная сосредоточенность и манера взвешивать каждое слово! Карие глаза лучились искренним теплом, на губах танцевала непринужденная улыбка, а смех звучал тихими мелодичными трелями.
Исчез и ее контроль за собственным телом, а с ним угрожающе улетучивалось и самообладание Коррея. Забыв о привычке сидеть плотно сжав колени, она закинула ногу за ногу. От мимолетного взгляда на белоснежный шелк трусиков, когда подол ее платьица полоснул на ветру, Коррей едва не застонал.
Сейчас она не казалась ни отстраненной, ни чопорной, вот в чем была проблема. Сейчас казалось, что к ней запросто можно прикоснуться, и Коррею хотелось этого так же мучительно, как и того, чтобы она всегда оставалась такой. Вот тут-то и крылась дилемма. Если он к ней прикоснется, не оцепенеет ли она снова? Если он ее поцелует, не спрячется ли она снова в своей непробиваемой скорлупе? Если шепнет те слова, что ему так хочется шепнуть ей, не влепит ли она ему пощечину?
Из чистого страха он не предпринимал ничего, только занимался парусами да следил за штурвалом.
Но когда яхта зашла в гавань и была пришвартована к причалу, страх превратился в отчаяние. Время действительно бежало неумолимо. Через несколько часов Коринна уже возьмет курс на Балтимор, и ее упорядоченная жизнь уничтожит в ней все то, чем он так наслаждался сегодня…
Она наводила чистоту в камбузе, где во время плавания они устроили себе пир из чипсов и орешков, фруктов и напитков, и в это время он подошел и остановился у нее за спиной.
— Кори? — глубоким, но тихим и нерешительным голосом окликнул он.
Обернувшись, она встретилась взглядом с глазами, изумрудная зелень которых сейчас как-то изменилась, стала глубже, непроницаемее. Тревожные мурашки побежали по ее спине.
— Все было чудесно, — произнесла она с наигранной легкостью.
Контраст между охватившим ее волнением и той безмятежностью, что она только что испытывала, оказался разительным. Не то чтобы она не ощущала присутствие Коррея на протяжении предыдущих двух часов — нет, ничего подобного. От нее не укрылась ни ловкость его пальцев, вязавших узлы на лине, ни игра мускулов при работе с парусами. Она видела, как ветер треплет его волосы, заметила отблески солнца в капельках пота на коже. А эти длинные, сильные, бронзовые ноги!.. Ничто не осталось незамеченным, но она твердо решила наслаждаться отдыхом.
Однако сейчас она вдруг осознала, что его темные очки вводили ее в заблуждение. Не видя его глаз, она не могла читать его мысли, а не зная мыслей, просто отмахнулась от загадки его личности.
И вот очки исчезли, а вместе с ними и возможность притворяться. Перед ней не кто-нибудь, а Коррей, и он ее хочет. Больше она не в состоянии была, как беспристрастный зритель, любоваться его телом, потому что ее собственное вдруг зажглось жаждой чего-то особенного, неизведанного.
— Кори… — Хрипотца в его голосе стала еще отчетливее. Он поднял руку и задержал ладонь у ее щеки. Она была нежно-розовой, обласканной солнцем, освеженной ветерком и гладкой, как бескрайнее небо. — Ты ведь не хочешь, чтобы я ушел на палубу.
— Не хочу, — выдохнула она, но убежденности не было ни в ее словах, ни в глазах, широко распахнутых от изумления, предвкушения, ожидания.
— Я не в твоем вкусе.
— Я знаю.
— А ты не в моем.
— Я знаю.
— Тогда почему я так нестерпимо хочу поцеловать тебя?
— Может, потому, — сглотнув, шепнула она, — что только так ты убедишься, что в этом нет ничего особенного.
Его пальцы скользнули ей в волосы и принялись поглаживать растрепанные от ветра короткие пряди.
В этот миг Коринна не понимала ни на каком свете находится, ни кто она такая. Что за дрожь в коленях, что за трепет в груди? Все ее внимание сосредоточилось на губах Коррея, тонких, но таких выразительных.
— Если ты собираешься воспользоваться случаем, — прошелестел ее ломкий шепот, — то тебе лучше поторопиться. Если замешкаешься, я могу передумать.
— Ладно, — сказал Коррей, но торопиться не стал. Не смог. Слишком многое хотелось ощущать и впитывать: например, нежность ее лица, когда он поднял и вторую руку, чтобы взять его в обе ладони; или мягкость ее губ, когда он провел по ним подушечками больших пальцев; или дивный лимонный аромат ее кожи, когда он, закрыв глаза, прижался носом к ее лбу.
А потом губы скользнули ниже, и он впервые ощутил ее вкус. Она была настоящим лакомством, изысканным, и не лимонным, а малиновым. Он вкушал ее медленно, не торопясь, возможно, потому, что ему казалось, будто он всю жизнь ждал, пока она созреет. Ее губы были бархатными и сочными. Он впитывал их сладость легкими касаниями, то прижимаясь, то чуть отпуская, то полностью накрывая их своим ртом, чтобы насладиться малейшим нюансом их очертаний.
35 
