36 
В этот момент завыла сирена внутренней сигнализации, и оба санитара кинулись в коридор. Их шаги больно отдавались в висках Галины.
Она приблизилась к Мусе, лежавшей посередине комнаты лицом вниз, и сказала:
— Девочка моя хорошая, это я, Галина Кривцова. Что же они с тобой сделали?
Она присела на корточки, осторожно приподняла голову Муси. Губы девушки распухли и кровоточили, под левым глазом был большой синяк. Она смотрела на Галину невидящими глазами.
— Ты вся дрожишь. Я сделаю тебе реланиум.
— Нет! — громко вскрикнула Муся. — Вы все только и хотите, чтоб я забыла его, выкинула из головы. Все, все! Даже он! Но у вас ничего не получится, слышите? — Она вырвалась из рук Галины и больно стукнулась затылком о каменный пол. — Я его не забуду. Никогда!
— Я не хочу, чтобы ты забыла человека, которого любишь. Да это и невозможно, Марусенька. Я никогда не смогу забыть Андрея.
Она развязала рукава смирительной рубашки, заставила Мусю сесть, а потом и встать. Рубашка была из плотного, почти не пропускающего воздух материала, и Муся вспотела как мышь. Она была в джинсовых шортах и маечке, загорелая, как негритянка, Галя помогла ей сесть на кушетку.
— Что случилось? Только, пожалуйста, не возбуждайся. Хочешь, накапаю валокордина?
Муся молча кивнула. Галя вылила в стаканчик почти полпузырька, плеснула воды из-под крана. Она слышала, как стучат о край стакана Мусины зубы.
— Не могу проглотить, — сказала она и подняла на Галину полные слез глаза. — Там… там словно застряло что-то. — Муся несколько раз ударила себя кулаком по груди.
— Это у тебя спазм. Сейчас сделаю но-шпу.
— Я боюсь уколов. Я… ты обманешь меня. Ты сделаешь что-нибудь такое, от чего я его забуду. Я не имею права забыть его.
— Милая моя, если бы было такое лекарство, я бы давно… — Галина вдруг громко всхлипнула. — Да что там говорить. Нету такого лекарства, моя девочка.
— Правда? Но почему же тогда многие, да почти все, со временем забывают, как они любили? Почему?
— Кто тебе это сказал? Это неправда.
— Но ведь обычно люди женятся и выходят замуж за тех, кого не любят, рожают от них детей.
— Они делают это не потому, что забыли тех, кого когда-то любили.
Галя вздохнула, ловко срезала верхушку у ампулы с но-шпой, набрала лекарство в шприц.
— Дело в том, что мы все хотим выжить. В человеке заложен инстинкт самосохранения. Вот только я не знаю, зачем нам это.
— Я тоже хочу выжить. Очень хочу. Потому что тогда повторится все то, что было у нас, — быстро, давясь словами, заговорила Муся. — Я хочу, чтобы так было всегда. Нам было удивительно хорошо. Мы любили друг друга каждый миг. Я не смогу без него. И он без меня не сможет. Но он сказал, что не будет мне писать. Мама запретила. Она поклялась сообщить командиру полка, если Вадим напишет мне хотя бы одно письмо. Он испугался. Он на самом деле не будет мне писать. Что мне делать?
Ее снова начала бить дрожь, и Галина вскрыла еще одну ампулу — с реланиумом.
— Сейчас я уложу тебя в постель, и ты расскажешь мне все по порядку, — сказала Галина, прокалывая тупой иглой, использованной не раз и даже не два, бархатисто-шоколадную кожу Муси. — Сейчас рассосется твой комок и ты успокоишься. Пошли, моя милая.
Муся безропотно подчинилась. Она опиралась на плечо Галины. Та заметила, что девушка хромает на левую ногу. — Что с ногой? — поинтересовалась она.
— Не помню. Кажется, кто-то толкнул меня, и я упала.
— Господи, да ведь она у тебя распухла! Больно?
— Совсем нет. Просто она плохо слушается. Меня привезли в психушку?
— Да. То есть нет. Это недоразумение. Утром придет Борис Львович, и тебя отпустят домой.
— Я не хочу домой, — решительно заявила Муся, опускаясь на узкую жесткую койку од-номестной палаты, которую обычно держали свободной на случай, если свихнется кто-нибудь из городских шишек. — Я лучше останусь здесь.
— Ты сошла с ума!
— Да, я сошла с ума. — Муся жалко улыбнулась. — Помнишь слова Пушкина: «Не дай мне Бог сойти с ума». А мне Бог послал это испытание. Только я все равно не забуду его.
Муся зевнула. Начал действовать реланиум.
— Ты не знаешь, кто позвонил в психушку? — с любопытством спросила Галина.
— Не знаю. Думаю, что мама. А может, и Нинка. Хотя Нинки, кажется, не было дома.
36 
