47 
Она вспомнила, как совсем недавно мучилась ее мать, переживая ранний климакс. Ей было всего ничего — сорок три года. Мать подплывала кровью и стонала, а то и выла ночами.
— Это от того, что у меня давно мужчины не было. С тех пор, как отец помер, — призналась она дочери. — С кем попало противно, ну а хорошего человека так и не встретила. Врач сказала, спайки у меня. Никакие лекарства мне не помогут, пока не отмучаюсь свое.
«А Андрюша сохраняет мне верность? — размышляла Галина, уставившись в тускло освещенный печным пламенем мрак. — Сказал: «После тебя вряд ли захочу кого-то. Ну, а если по пьяному делу получится, ты уж прости, пожалуйста, — мы, мужики, устроены препаскудно».
«Но если он спит с другими женщинами, зачем же я себя берегу? Зачем? — Галина резко села, чувствуя, как под ней лопнул гнилой брезент раскладушки. — Почему ему можно, а мне нельзя? Это несправедливо. Это называется домострой. Он сам говорит, что в нашем городе домостроевские нравы и женщину не считают за человека».
Она вскочила. Чтоб не разбудить спавшую в углу за печкой мать, зажгла свечной огарок возле зеркала. Она так давно не пользовалась гримом, если не считать бледной губной помады.
Галина достала из коробки французскую тушь, румяна, серебристо-синий карандаш для глаз. Все это были подарки ее прежних дружков, и она не выкинула их в помойку лишь по чистой случайности.
Через полчаса на нее из полумрака смотрело соблазнительное, смазливое бледное личико с глазами испуганной газели и пухлыми, полуоткрытыми в наивном удивлении собственной прелестью, малиновыми губами. Андрюша дал ей несколько номеров заграничных журналов мод, по которым она в совершенстве освоила азы классического макияжа.
Потом Галина достала черные кружевные мини-трусики и такой же бюстгальтер, надела на шею нитку тускло-оранжевых янтарных бус из скудного запаса семейных драгоценностей. Повернулась несколько раз перед зеркалом, тихонько мурлыкая: «В час роковой, когда встречу тебя…» Она вспомнила, что в подвале табачной фабрики, где был полулегальный бар, веселье не прекращалось до самого утра. Когда-то — это было еще до знакомства с Андреем — она проводила там ночи. В бар заглядывали актеры местного театра музыкальной комедии и прочая интеллигенция. Как-то ее закадрил и трахнул в углу за стойкой бара известный в городе поэт. Он подарил ей книжку собственных стихов с автографом, которую она выкинула на его глазах в урну…
Веселенькие были времена.
Галина приоткрыла шкаф, достала розовую кофточку с люрексом, стала медленно застегивать ее на груди.
И услыхала за спиной шорох.
Андрей шумно спрыгнул на пол. Он был в летной форме и весь в снегу. Она зажмурила глаза и пошатнулась, не в силах выдержать ослепительного, возбуждающего зрелища. Он крепко стиснул ее плечи холодными мокрыми руками в кожаных перчатках, зубами разорвал кофточку на груди, больно укусил за шею. Она и глазом не успела моргнуть, как очутилась на полу. Громыхнуло помойное ведро, которое они, очевидно, зацепили при падении.
— Мама дома, — прошептала она задыхающимся от его поцелуя голосом.
— Пускай. Она нас поймет.
— Мне… стыдно. Ой, потише. Она, по-моему, проснулась.
Он вдруг завопил как раненый зверь, и она, ощутив внутри себя его возбуждающе горячее семя, вцепилась зубами ему в горло и испытала такой оргазм, какой не испытывала никогда в жизни. Потом они лежали в полной отключке на голом полу, касаясь друг друга только плечами.
— Где ты так поздно шлялась? — услышала Галина шепот Андрея.
— Нигде. Я никуда не хожу. Даже в кино ни разу не была.
— Так я тебе и поверил! Мои родители оказались правы, как ни прискорбно это осознавать.
— Твои родители? Они что-то наплели про меня?
— Отец никогда не врет. Могу дать на отсечение голову.
— И что они тебе написали? — подавленно спросила она.
— Все как есть. Рожденный хрюкать соловьем на запоет. Вот что.
— Гнида! Сволочь! Ублюдок! Убирайся!
Она выплюнула в него эти слова на одном прерывающемся дыхании. Вскочила, чтоб куда-нибудь забиться, подальше от всех, от него прежде всего, но Андрей схватил ее за обе лодыжки. Падая, Галина стукнулась затылком о край стола и на какое-то мгновение лишилась сознания.
— Любимая. Ну открой же глазки. Открой, слышишь? Карменсита, что с тобой? — доносилось до нее сквозь густо-красную пелену тумана. — Я все равно не позволю тебе умереть. Сколько крови! Моя любимая, моя драгоценная кровь…
47 
