48 
Галина чувствовала, как он что-то делал с ее головой. Ей было совсем не больно — в ту минуту она отдавалась ему еще полнее, чем когда они занимались любовью. Она была совершенно беспомощной в его руках. Это состояние ее пьянило.
…Она проснулась от крепкого запаха свежих роз. Открыла глаза. Возле кровати стояла ваза с большими темно-вишневыми розами. За окном медленно кружились крупные хлопья снега. Звучала их с Андрюшей любимая песня «Влюбленный солдат».
— Как хорошо. — Галина потянулась, почувствовала острую боль в затылке и потеряла сознание.
Открыв глаза в следующий раз, она поняла, что находится в комнате Андрея, хотя до этого была здесь всего один раз.
— Как дела? — услышала она его голос. — У маленькой баловницы болит головка?
— Слегка.
— Это тебе за то, что ты расшалилась в мое отсутствие. Ай-яй-яй, как нехорошо шалить в отсутствие папочки. — Андрей зашелся несвойственным ему саркастическим смехом, и она поняла, что он пьян. — Признайся папочке, с кем ты согрешила в ту злополучную ночь?
— С тобой.
Она улыбнулась, глядя в его расплывающееся пред ее глазами лицо.
Он больно стиснул ей руку, выкрутил большой палец.
— Говори, или я сломаю его. Все равно я все тебе прощаю. И то, что ты наделаешь в будущем тоже.
— Не надо меня прощать. Я гадкая. — Она почувствовала, что по щекам текут слезы. — Я так скучала по тебе. Но я…
— С кем? — Он уже выкручивал ей запястье. — Говори немедленно.
— Я… только собралась. Я не успела.
— Врешь. Мать видела тебя с Китайцем. Говори: ты брала в рот его х…?
— Нет! Нет! Нет! — твердила она с одержимостью.
Потом он влез к ней под одеяло — исхудавший, дрожащий, плачущий истеричными пьяными слезами. Она отключалась, когда оргазм достигал своего пика, и это было невыразимо прекрасно. Она заснула, вся засыпанная лепестками роз: Андрюша обдирал их и швырял в нее горстями.
В подобном угаре прошло несколько дней и ночей. Им так и не удалось по-настоящему объясниться — Андрей постоянно был навеселе.
Однажды утром она проснулась и увидела записку, приколотую к одеялу золотой брошкой с рубином.
«Любимая Карменсита! Я теперь далеко от тебя. Спасибо за те удовольствия, которые я от тебя поимел. Так сказать, обслужила ты меня по самому высшему классу. Целую твои невинно-голубые блудливые глазки.
Не твой А.
P.S. В долгу никогда не остаюсь».
Галина швырнула брошку на пол и попыталась встать. Открылась дверь, и в комнату вошел Илья Петрович.
— Вам нельзя вставать еще две недели. Сотрясение мозга, моя дорогая, вещь не шуточная. Покой, покой и еще раз покой.
— Где Андрей? — спросила она, прикрываясь простыней.
Илья Петрович взял за спинку стоявший возле кровати стул, отнес его чуть ли не к самой двери и осторожно сел на него.
— Мой непутевый сын, полагаю, уже там, где с него в конце концов должны снять стружку. Иначе это было бы несправедливо по отношению к нескольким поколениям Доброхотовых и Олейниченко.
— Плевать я на них хотела. — Эти слова вырвались у Галины раньше, чем она успела подумать. — То есть я хочу сказать, меня интересует только Андрей, и больше никто.
— Так, так. В таком случае, моя дорогая, вам придется в корне изменить свой образ жизни. Иначе вы оба очень скоро очутитесь на дне зловонного болота. — Он смотрел на нее с любопытством и совсем беззлобно. — Мой сын очень изменился за последнее время. В дурную сторону.
— Зачем вы наплели ему эту ерунду? Зачем вы врете собственному сыну?
— Я никогда не вру, моя дорогая. Конечно, как и все люди, я могу ошибиться. Эвелина Владимировна клянется, что несколько раз видела вас в обществе этого… Корейца или как там его. Я привык во всем доверять своей жене.
— Но неужели вам непонятно, что эта ку… что она ревнует меня к Андрею?
Илья Петрович смущенно хмыкнул.
— Вероятно, вы правы. Но я, признаться, никогда не поверю в то, что за какой-то месяц можно из блудницы превратиться в святую. Никогда не поверю.
— Я не хочу быть святой! Я люблю вашего сына! — Галина поперхнулась собственными слезами и упала на подушку. — Неужели вам не дано этого понять?..
Они, можно сказать, подружились с Ильей Петровичем. Вечерами он сидел на стуле, который придвигал к ее кровати все ближе и ближе, читал ей Лермонтова, Пушкина, Тургенева. Как-то она задремала под его монотонное чтение, но внезапно проснулась от какого-то неприятного ощущения и еще долго лежала с закрытыми глазами, пытаясь понять, в чем дело. Ей казалось, будто по ее укрытым одеялом ногам ползает какой-то отвратительный зверь, медленно, но упорно продвигаясь все выше и выше. Она замерла, напряглась. И наконец открыла глаза.
48 
