— У меня будет ребенок. Господи, неужели это правда? — прошептала Муся, откинувшись на спинку дивана. — Я буду… счастливой.
— Вот оно что. — Угольцев встал и отошел к окну. — Выходит, отныне у меня постоянно будет соперник. Да, Павел, дорогой, вот так обстоят дела. И самым мудрым для тебя решением будет полюбить этого сопляка или соплячку так, словно это твоя родная плоть и кровь. — Он нервно барабанил пальцами по оконному стеклу. — Ты всегда был эгоистом, Павел, но, как правильно заметил кто-то из классиков, только эгоисты и умеют по-настоящему любить. — Он обернулся и встретился взглядом с Мусиными полными слез глазами. — Моя милая девочка, за то, что ты в своем глубоком горе пришла ко мне, а не к кому-то другому, я буду благодарен тебе до конца своих дней. За то же я буду вместе с тобой и в твоей радости тоже. Можешь на меня рассчитывать, Марусенька. Я тебя никогда не подведу, — сказал он.
— Спасибо, — прошептала она, глотая слезы. — Еще никто и никогда не обращался со мной так… как… как…
Она бросилась ему на шею и разрыдалась на его груди.
…Море тихо млело в закатных лучах. Над их головами громко гомонили чайки. Они шли бок о бок кромкой воды. Внезапно парень поднял девушку на руки, вошел по колено в воду и остановился.
— Пошел, пошел! — заорал благим матом режиссер. — Черт побери, это уже третий дубль. Больше не осталось сухих штанов. Ты же ее любишь, понял? Ты должен кинуться в воду очертя голову. Любовь — это импульс, порыв, сумасбродство. А ты встал как баран и думаешь о том, как бы тебе не намочить свой драгоценный х… Ты хочешь ее — так возьми силой, иначе потеряешь навсегда. Блин, а пленка-то у меня японская. Марина, колоти его кулаками по спине, по голове. Стоп! Придумал. Вы упадете в воду, и ты сдернешь с нее платье. Потом, в конце фильма, когда она уйдет к этому полупедику Сергею, она будет вспоминать твой истинно мужской поступок и плакать горькими слезами сожаления. Витька, черт, да веди же наконец себя как настоящий мужчина!
Угольцев наклонился к уху Клепикова, с которым делал уже третью картину, и сказал так, чтобы слышал только режиссер, и никто больше:
— Я не согласен с тобой, Петя. Настоящий мужчина никогда не станет брать силой любимую женщину. Это противоестественно.
Клепиков недоуменно уставился на друга. Все знали, что если Угольцев и имел мнение относительно режиссерского толкования сценария, он предпочитал держать его при себе. Таков был его стиль работы. Он устраивал всех без исключения режиссеров.
— Как выясняется, ты плохо знаешь женщин, Паша. Я-то думал, ты у нас в этом вопросе ходячая энциклопедия. Ладно, Витек, платье ты на ней не рви — все равно эти гады из Госкино вырежут, но поцелуй ей влепи. В самую диафрагму. Понял? Репетировать не будем — солнце вот-вот сядет. Мотор!
Угольцев смотрел сквозь объектив камеры на искусно загримированное лицо Марины Василевской, главной героини фильма, и видел перед собой трогательно бледное, напряженное тайной мукой лицо Маруси. Эта девушка постепенно стала единственным смыслом его жизни. Его вселенной. Она вошла в каждый атом его души и тела. Она…
— Стоп! Я сказал стоп!!! — крикнул Клепиков. — Все свободны. Паша, мне нужно с тобой поговорить. Конфиденциально. Через пятнадцать минут жду у себя в номере.
— У Василевской короткие ноги. Это настоящая катастрофа. Мне нравится эта твоя… племянница. — Клепиков понимающе подмигнул Угольцеву. — Сложена как греческая богиня. Она понадобится в двух-трех эпизодах на пляже. Мы заключим с ней контракт и заплатим, как за эпизодическую роль.
— Исключено, — сказал Угольцев.
— Девчонка вот-вот свихнется от безделья. Валяется целыми днями на топчане под зонтом. А вокруг полным-полно вольной шпаны. Сам знаешь, Паша: за ними в таком возрасте нужен глаз да глаз.
— Нет, Петр, Маруся не станет сниматься, даже если ты предложишь ей главную роль в фильме.
— Хочешь сказать, ты ей не разрешишь? Брось, Павлик. Она же будет под твоим надзором.
— Нет. Она не будет сниматься. Дело в том, что у Маруси не все в порядке со здоровьем. Ясно? — Угольцев выразительно глянул на Клепикова. — Еще будут вопросы?
— Пожалуй, нет. Тогда тебе придется здорово помучиться с этой вислозадой кобылой. Интересно, чем я думал месяц назад, а?
Выйдя из комнаты Клепикова, Угольцев решительным шагом направился к лифту. Он знал, Маруся ждет его ужинать — в его отсутствие, каким бы продолжительным оно ни было, она не ела ничего, кроме фруктов. Однако, прежде чем подняться к себе, он спустился в вестибюль и, протянув швейцару конверт и деньги, сказал: