Лёгкий, ненавязчивый романчик 
91 
Кидало. Влево, вправо, почти как на американских горках, только страшнее. Там ремни были и все надежно, проверено, а тут… Юленька глотала воздух, давилась, кашляла и потом вдруг, когда шов разошелся, а желоб вытолкнул ее к самому небо, рассмеялась.
Ведь хорошо же!
Чудесно!
И пропасти черная пасть не страшна. Всего-то надо: руки расправить, как если бы не руки они – крылья. Подняться с земли, взлететь над равниной. И пальцы ломали твердый воздух, превращаясь в жесткие перья. Выгибалась шея, из горла вырывался победный клекот.
Тень орла кинулась навстречу и слилась с Юленькой. Она сама была орлом. Белой орлицей, что некогда – давно-давно, когда еще хватало воли на всех – носилась над полями битвы. Она спускалась, встречая крылами железные ливни. Унимая в объятьях бури мечей, поднимая тех, кто там, внизу, не способен был подняться.
Давно это было?
Недавно!
Выше! Выше! Шире взмах! Свободней! Чтобы рвать нити земные. Чтобы нырнуть в перины неба и вынырнуть, устремившись вниз, где по седой равнине косаток гуляют ладьи. Где храбрые кольцедробители пасут туманы и стремятся друг другу навстречу. Не в объятьях братских обнимут – но сойдутся в сече неравной, брагу жизни плеснут на костры Всеотца.
Смехом боя накормят клинки.
Солнцами расписными украшенные, столкнуться кони моря…
Застынут навеки в кровавых волосах Эгира дочерей.
Как тогда.
Как сейчас.
Листом ивовым опускалась орлица на землю. И складывала крылья, превращая их в руки. И на руки свои же глядела, удивляясь тому, сколь тонки и слабы. Не удержать им ни гадюки боя, ни ведьмы щита, ни посоха железного. Бела кожа, не испачканная напитком ворона. Пусты ладони, не сияют драгоценными камнями утраченных жизней, такими, которые место достойное в поясе Всеотца займут…
Нету больше Всеотца, как нету и защитника Асгарда. И нет нужды Асгард защищать – истлела твердыня, и сгинул бед кузнец.
Осыпались крылья, истаяла рубаха битвы. Хрип, а не клич грозный, горло исторгало. И в хрипе тонуло имя.
– Свава, – сказала Юленька, глядя на свое отражение в гладком драконьем камне. – Меня звали Свава?
– Это тебе знать, как тебя теперь называть, – ответила ей кошка, тень которой была зелена, а в глазах обитали две искры: огненная и ледяная. Снова вместе в шкатулке кошачьего черепа.
– Я… я… и вправду летала?
Чужая память уходила вместе с крыльями. Вода на песке, рисунок ветра на дюнах… ничто.
– Я и вправду летала? Я летала?!
Перья исчезали, сливаясь с шерстью плаща.
– Это невозможно!
– Почему? – спросила Снот, щурясь.
– Потому что люди не летают!
– Валькирии – уже не люди. Извини, деточка, но это для тебя – единственный шанс выжить.
Часть 6. Люди и звери.
Глава 1. Грани милосердия.
В больнице Белла Петровна явилась в четверть восьмого. Переобувшись в мягкие тапочки, принесенные из дому, Белла Петровна натянула поверх бахилы. Волосы она убрала под косынку и, глянув на пунцовое, пылающее стыдом лицо, поспешно отвернулась.
Бешено, больно ёкало в груди сердце, отдаваясь в лопатку и в желудок. От мыслей о предстоящем, становилось дурно. Рот то наполнялся слюной, и Белла Петровна едва-едва не захлебывалась, то вдруг пересыхал и оставался сухим, сколько бы она ни пила.
Белый халат лег на плечи. Руки кое-как протиснулись в рукава. Ткань затрещала. Но за треском хотя бы сердца не было слышно.
Поднималась Белла Петровна по лестнице. Считала ступеньки про себя, каждую полируя придирчивым взглядом, ища щербины и трещины, тайные знаки, которые бы остановили.
Не найдет.
Сумка с длинной бахромой приклеилась к боку. Белла Петровна прижимала ее локтем, сквозь кожу и дрянную подкладку искусственного атласа ощущая клюв ножничек.
Ножнички – еще не нож. Для бумаги. Стальное перышко в пластиковом каркасе. Лезвие бритвенной остроты. Игла опять же, спрятанная в мотке ниток.
В сумке огромное количество потенциально опасных предметов.
Почти уже.
Второй этаж. И третий. Доктор Вершинин загородил лестничный пролет. Он уснул стоя, как лошадь, уткнулся лбом в стекло и дышит, оставляя влажные пятна. Вдох и пятно истаивает. Выдох – разрастается раковой опухолью. Заслышав шаги, доктор встрепенулся, расставил руки, нащупывая опору, и сказал:
91 
